Подмастерье из Архива
И ещё один кусочек деанона.
Сцена, которую смертельно хотелось написать - разговор Цзинъяня с Мэй Чансу почти в самом конце сериала. Всё по сюжету как есть, только без того слепого безропотного согласия на всю дымовую завесу, которую МЧС так щедро пускает в глаза лучшему другу. Про коварного советника, не достойного находиться в слепящем великолепии рядом с троном, и все такое.
Название: Утро в Восточном дворце
Автор: Подмастерье из Архива
Размер: мини, 3676 слов
Пейринг/Персонажи:
Категория: джен
Жанр: драма, броманс, можно усмотреть преслэш
Рейтинг: G
Краткое содержание: Когда Мэй Чансу приходит к принцу Цзину сообщить, что коварный советник не должен омрачать великолепие его будущего правления, у того находится на этот счет несколько разумных доводов.
Читать на зфб-2019: здесь
читать дальше
Господин советник явился в Восточный дворец рано утром — с самым рассветом, как только этот визит позволили приличия. Сдержанный более обычного, в самом простом — матовом, сизом, как утренние сумерки, — халате, с деловым видом и с той изящной полуулыбкой, от которой у Цзинъяня сразу начинал ныть висок. Надо будет спросить у матушки, где в человеческом теле копится вина — уж не в висках ли?
Поклон, сложенные в приветствии узкие ладони, идеально выдержанная дистанция, с безупречным почтением изложенная просьба к наследному принцу от недостойного советника, который превыше своих заслуг был почтен званием кэцина, так что никак не станет неуместным его присутствие во время пересмотра дела...
Су Чжэ, он же Мэй Чансу, он же чудом восставший из пепла Мэйлин Линь Шу… Может, Цзинъянь и не имел больше права называть своего заветного друга «сяо Шу» после того, как позорно не узнал его за целый год — но уж «ваше высочество» в ответ и вовсе прозвучало как вызов.
— Какое я тебе высочество? — бухнул он. — Брат Линь Шу, как мне еще перед тобой повиниться в глупости, чтобы ты перестал?
— Ты не должен меня так называть, — поправил тот непреклонно, но на вопрос Цзинъяня так и не ответил; до прощения принцу, пожалуй, было как до Восточного Моря пешком. — А я, простолюдин Су Чжэ, не должен привыкать к непочтительности даже в малом.
— Тебе недолго осталось скрываться под этим именем. Не успеешь обзавестись новыми неподобающими привычками.
Увы, Линь Шу был всегда упрям, и уж решив что-то, двигался к своей цели любыми путями. До неузнаваемости изменив теперь лицо, тело и манеры, от этого своего главного качества он так и не избавился.
— А вот об этом, — веско произнес он, — я и хотел с тобой поговорить…
Он глубоко и с усилием вздохнул, словно набирался воздуха перед тем, как нырнуть в холодную воду. На реке, где они проводили время в детстве, были заводи с такой водой — ледяные, темные. Цзинъянь с сяо Шу ныряли туда на спор и вылезали с посиневшими от холода губами. Вот примерно такими, какие были сейчас, в закрытой от ветра зале с разожжённой жаровней, у господина, известного в столице под именем Су Чжэ.
— Прошлого не вернуть, — произнесли эти бледные губы. — Молодой командующий Линь Шу погиб в горах Мэйлин, и лучше, если так оно и останется.
Обернись гений Мэй Чансу взаправдашним цилинем, махни хвостом и выскочи в окно, Цзинъянь не был бы настолько изумлен. Пораженческий дух — не то, что ему случалось видеть в этом человеке хотя бы раз. В неизвестности, в опасности, в бреду — никогда.
— Неужели ты не веришь, что нам скоро удастся снять обвинения и что твое имя будет очищено как подобает?
— Даже когда обвинения будут полностью сняты, я смогу быть лишь Мэй Чансу. И не вправе буду оставаться рядом с тобой. Разве это не ясно?
В холодном и четком голосе Цзинъяню вдруг послышались, как дальнее эхо, отголоски той снисходительной насмешки, с какой в юности сяо Шу, бывало, дразнил его за недостаточно острый ум. «Эх ты, Водяной Буйвол, прешь напролом, а очевидного не видишь!». Объятие за этим следовало или дружеский подзатыльник, бывало уже не важно.
— Ничуть, — ответил Цзинъянь спокойно, хотя одно лишь «не могу оставаться рядом» вонзилось ему в сердце, точно игла.
— Посуди сам. Вся столица уже два года знает меня как советника Су — признанное воплощение хитроумия и коварства. Нет! Не перебивай! — повысил голос Мэй Чансу, стоило Цзинъяню открыть рот. — Я не гнушался ничем ради нашей общей цели и ради укрепления твоей будущей власти. Но кривые пути не приличествуют справедливому государю. Даже тень моя не должна падать на Сына Неба, который вернет Поднебесной добросовестное и безукоризненное правление. Такого, каким не успел стать твой старший брат принц Ци.
Цзинъяню одновременно захотелось то ли обнять его, то ли встряхнуть за шиворот, то ли стиснуть эти узкие холодные ладони в своих, отогревая, приводя в чувство. «Эй, это же я, а не прообраз Нефритового Владыки! Не Первый старший брат, да будет светлым его посмертие. Безупречный, безукоризненный — слишком тяжкие слова. Даже если боги окажутся милостивы ко мне, и когда-нибудь я надену Заколку Справедливого Неба…» Он вдруг встряхнул головой, понимая, каким должно стать для него продолжение этой фразы. Если ему когда-нибудь случится занять трон — он обязан будет стать справедливым и проницательным правителем. А слова хитроумного советника Су Чже, похоже, поставили под сомнение сразу и то, и другое качества нынешнего наследного принца, подталкивая его к решению скоропалительному и неправедному.
Так что вместо того, чтобы кричать и трясти сяо Шу, безуспешно пытаясь его образумить, Цзинъянь медленно прошествовал к паре высоких кресел — увы, в нынешних парадных одеждах шествовать ему приходилось чаще, чем ходить нормальным для всякого военного человека спешным шагом, — и похлопал по одному из них, а сам занял соседнее.
— Сядь, прошу тебя. Можешь даже таким образом, чтобы твоя тень на меня не падала. Давай разберем это дело здраво, так, как положено ученым мужам, искушенным в добродетельном и должном.
Сяо Шу сел осторожно. То ли подозревал подвох, то ли отозвался какой-то из его застарелых недугов.
— Ты — как советник — с самого начала выбрал господином меня, не так ли? — спросил его Цзинъянь самым добродушным и благожелательным тоном.
— Конечно, но к чему говорить об очевидном?..
— Нет уж, теперь ты не перебивай. Значит, все, что ты сделал за это время, ты делал от имени и в интересах господина, которому служишь.
— Ну, знаешь ли…
— Знаю. Ты сам начал этот разговор с того, что ты «советник Су Чжэ», прочие имена опустим, а я — «ваше высочество» и без пяти минут властитель Поднебесной. Так что отвечай на мои вопросы старательно, как кандидат на чин перед строгим экзаменатором. Или, — он чуть понизил голос, — как мы честно отвечали моей матушке, когда мне было тринадцать, а тебе годом меньше, и у нее из короба вдруг пропало пол-цзиня свежего, только что испеченного печенья…
Он внимательно следил за глазами и губами сяо Шу, ожидая, что те хоть малость дрогнут — в усмешке или недовольстве.
— В твоих интересах, да. Допустим, — буркнул тот, не без труда припомнив вопрос.
— Не допустим, а именно так. Вариант со стратегом-предателем давай оставим для страшных сказок на ночь. Значит, то, что ты делаешь, должно быть мною одобрено, по крайней мере, в самом главном. Иначе я выхожу либо лицемером, который закрывает глаза на подлости, либо простаком, которым вертит его слуга. Ни тот, ни другой не годится на трон, и уж тем более — для безупречного и справедливого правления.
Сяо Шу раздраженно смял в пальцах полу халата.
— Это тонкости, народная молва действует проще. Для тебя важнее всего, чтобы черные дела не стали связывать с твоим именем, Цзинъянь.
— Не считай меня совсем уж наивным. Я не говорю, что должен прилюдно одобрить все уловки и хитрости борьбы за власть, объявив на всю столицу с площадки пагоды Чунъин, что заранее согласен со всем, что бы ты ни сделал. Достаточно, что знаю обо всех подробностях я и знаешь о моем доверии ты. Ты ведь меня не обманываешь?
Вопрос прямой и простодушный, однако содержащий больше слоев, чем придворное одеяние. Но карие глаза ответили Цзинъяню взглядом таким же прямым и бестрепетным, без слов говорящим: «Тебе ли переиграть меня в словесном поединке? Я умнее тебя, Сяо Цзинъянь, я больше пережил, я заслужил, поверь мне на слово и не спорь».
— Не обманываю, — все же подтвердил Мэй Чансу вслух.
«Хорошо. Тогда ты, с твоим умом, должен оценить мой следующий ход».
— «Допустим», цитируя тебя же самого. Я надеюсь, ты не считаешь, что чистый сердцем наследный принц не должен быть в курсе коварства и интриг, связанных с властью и с путем к ней? Что я — нефритовая статуэтка на алтаре, которой можно только поклоны класть, и тебе стоит держать меня подальше от подробностей хитрых планов, ведущих меня же к трону, — не дай боги, они меня покоробят или разгневают?!
Цзинъянь почувствовал, как его голос набирает силу, и, оборвав грозный рык, последнюю фразу то ли прошептал, то ли прошипел:
— Может, ты воображаешь, что я способен побрезговать хоть чем-то, имеющим отношение к тебе, сяо Шу?
Он все-таки накрыл ладонь друга своею. Холоднющие какие пальцы…
— Ты всегда был чувствителен, Цзинъянь, — упрекнул его тот. Но руки не отнял, видно, посчитал выше своего достоинства показывать, что и его это волнует. — Ставил чувства выше разума. Как ты не можешь понять, что я уже не тот, кого ты знал, не твой сяо Шу...
— Если ты не заметил, я — тоже другой. Я больше не девятнадцатилетний Водяной Буйвол, прямолинейный, восторженный и туповатый в вещах, на которые ни в коем случае не стоит закрывать глаза. — Это было честное предупреждение, но Цзинъянь счел нужным подсластить пилюлю: — Хоть упрямства у меня не уменьшилось, зато я научился слушать и думать. Твоими же трудами. Можешь меня переубедить — попробуй.
— В чем тебя следует переубеждать, скажи мне? Что именно ты должен стать совершенным государем, который не допустит повторения черных дел и чьими силами восстановится справедливость?
— М-м? Ну попробуй, докажи, что моя пресловутая справедливость только приумножится, если я начну путь к правлению тем, что отрекусь от друга и предам соратника.
Цзинъянь чувствовал странную пустоту и легкость, когда доводы в этом споре сами появлялись на кончике его языка. Переспорить сяо Шу, или Мэй Чансу, или как он себя желает звать сейчас? Немыслимо. Следовало бы заподозрить, что его хитроумный друг сам отдает ему победу в словесной баталии, вот только Цзинъяню не приходило в голову ни единой причины, зачем тот вообще мог бы выставить это нелепое требование, а потом сам же дать себя переспорить.
— Уж прямо, предашь, — проворчал сяо Шу. — Не голову же ты мне соберешься рубить.
— Угу, не голову. Правую руку. Себе.
Тот все-таки не выдержал. Выдернул собственную руку, вскочил. Поразительное проявление чувств для того, кто скуп на движения и еще более того — на переживания. Цзинъянь вдруг забеспокоился, не зашел ли в этой беседе чересчур далеко. С Линь Шу следовало держаться спокойно, не позволяя тому вспыхнуть; а с Мэй Чансу надо было быть бережным, не давая ему утомляться.
— Сяо Цзинъянь, будь же разумен! Я думал, мы с тобой уже давно прошли ту стадию, когда верность затмевает тебе рассудок. И что ты больше не станешь выхватывать меч и рубить сплеча. — Точно выдержанная пауза, предназначенная, чтобы Цзинъянь успел вспомнить про шнурок и колокольчик и уколоть себя чувством вины. — Народ не потерпит меня рядом с тобой, и я первый прокляну себя за то, что стал помехой твоему правлению.
— Почему не потерпит? — спросил Цзинъянь как можно более простодушно. — Кто посмеет счесть тебя недостойным? Если народ неверно толкует твои поступки, он просто глуп, а я не желаю слушать глупостей.
— Не прислушиваясь ко мнению народа, как сможешь ты стать просвещенным государем? — переспросил его Мэй Чансу укоризненным тоном наставника, нерадивый и недогадливый ученик которого не выучил урока и дал глупый ответ.
Именно этого возражения Цзинъянь и ждал. Он выдержал паузу, смерил друга терпеливым взглядом — всем своим видом намекая, что это Мэй Чансу, а не он сам, сморозил чушь.
— Сяо Шу! Не думал, что придется тебе это разъяснять, но, прислушиваясь к мнению народа насчет советника Су, я могу узнать самые удивительные вещи. К примеру, что ты получил свое влияние на меня исключительно через утехи тайных покоев, в которых ты особо искусен. Что ты поставил мне на службу тысячу тайных убийц из цзянху, мужчин и женщин, которые затаились в столице и проливают по ночам кровь тех, кто осмеливается мне хоть как-то противодействовать. Или что ты — призрак, вызванный хитроумными колдунами из преисподней, и всякого, кто мне не угоден, ты душишь помрачающим рассудок ядовитым дымом. Хороша также версия о том, что ты — хоть и живой человек, однако отравленный волшебной смесью из ста ядов, и единственное лекарство от твоего недуга — кровь чистых младенцев, по одному каждую неделю, которую ты и потребовал у меня как плату за свою службу. Как, ещё или хватит?
— У тебя удивительно бурное и несдержанное воображение, — сказал Линь Шу сухо. И это определенно был Линь Шу. Невероятно, но он даже чуть-чуть покраснел. К сожалению, Цзинъянь не успел заметить, на какой именно фразе случилось это невиданное событие: про тайные покои или про ядовитый дым.
— Да у меня воображения меньше, чем воды в пустом кувшине! — деланно удивился он. — Нет, это все есть в тайном докладе о циркулирующих по столице слухах, который я приказал составить.
— Зачем?!
— Может, хотел развлечь тебя вечером, — Цзинъянь фыркнул, встал и предупреждающе положил руку на локоть Мэй Чансу, не давая тому даже подумать о возможности бегства. — Прямо перед тем, как нам вместе отправиться в тайные покои.
— Ваше высочество! — произнес тот с невыразимым упреком.
— Тридцать с лишним лет я высочество, — вздохнул Цзинъянь. — Ты что, опять имя мое забыл?
— Забудешь тут... от удивления.
— Вот как? Ты удивляешься тому, что я обзавелся толикой предусмотрительности или что твое имя порождает сплетни? В порядке вещей и то, и другое. — Придерживая Мэй Чансу под локоть, он сделал несколько шагов вглубь помещения поближе к возвышению с коврами и жаровне. Сейчас тот перестанет возмущенно кипеть, и тогда они сядут. Чинная беседа сидя поразительным образом ограничивает собеседника в возможности жестикулировать, дергаться и пытаться выйти вон. — Ты ведь таинственен, обладаешь влиянием и деньгами, да еще явился ко двору из цзянху, которое столичные обыватели поголовно считают обиталищем разбойников и бродячих колдунов. Про тебя стали бы говорить дурное, даже будь ты сделан из чистейшего льда с горных вершин.
— Но я сделан из обмана и притворства, так уж получилось, — мрачно признался советник Су.
«Одни боги знают, из чего ты сделан. Из пепла, снега и моей несбыточной надежды, чтобы ты остался жив? Из жажды справедливости и той крови, которую ты регулярно пьешь из собственного лекаря? Из лукавой хитрости, на которую был горазд и сяо Шу — то-то ты, лисий сын, даже сейчас не забыл напомнить, как провел меня?»
Цзинъянь ответил всего лишь небрежным смешком:
— Надо будет спросить твоего целителя, как он лечит такое редкое перерождение плоти.
— Цзинъянь! Прекрати свои шуточки! — обиделся сяо Шу. Еще бы, глупый Буйвол никак не мог выдержать торжественно-пафосный настрой, с которым он начал этот разговор. — Непременно нужно, чтобы я перечислил все причины, по которым мою персону не должны связывать с твоим будущим правлением? Сам не знаешь?
Как будто хитроумный даосский колдун прочитал заклинание, чтобы они оба сумели влезть в шкуру друг друга. Линь Шу, который прежде был склонен к остротам и розыгрышам, часто даже злым, вел себя сейчас до болезненности серьезно. Цзинъянь же, которого тот вечно дразнил за неумение смотреть на вещи легко, нынче всякий раз прятал вспыхнувшую тревогу и боль за шуткой. Но ни капли веселья не прозвучало в его голосе, когда он ответил:
— Нужно. Если уж ты отказываешься от меня, я желаю услышать в подробностях, почему. Садись и рассказывай.
— Я от тебя не отказываюсь! — возмутился сяо Шу, но все же сел. Цзинъянь ненавязчиво поддержал его под костлявый даже сквозь столько слоев одежды локоть, помогая опуститься на подушки. — Я тебя защищаю!
— И от чего же? Какие именно злокозненные дела ты творил ради возведения меня к власти? Ну же.
На лице Линь Шу утвердилось несчастное выражение студента перед строгим экзаменатором — ровно после того, как означенный студент весь месяц пропьянствовал в веселом квартале вместо того, чтобы корпеть над книгами при свете луны и светляков.
— Тебе прекрасно известно, что все это время я не гнушался никакими интригами.
«Ответ в самом общем виде, но на первый раз засчитывается».
— Да, — согласился Цзинъянь, — знаю. Честному солдату пришлось использовать хитрость, когда он больше был не в силах поднять меч.
— Выискивал людские слабости, как волки — следы крови, и наносил удар туда. Люди подумают, что таков и ты сам.
— Кажется, нас обоих первым делом учили этому, едва мы взяли в руки меч? "Бей не в зерцало, а в сочленение доспехов".
— Выказывал себя сторонником равновесия сил и поддерживал неправых, чтобы они, обманутые ложной надеждой, губили друг друга.
— Праведным учителем тебе не быть, согласен. Это скорее снова что-то из военной тактики: пусть враг поверит, что к нему идет подкрепление.
— Все большие и малые волнения, случившиеся в столице в последние пару лет, не обходились без меня. Су Чжэ приносил несчастья, с ним были связаны смуты и дурные вести, указы о разжаловании и немилости.
— Императорский указ, которым Тиншэну была дарована свобода, тоже появился на свет лишь благодаря тебе.
Ответы-вопросы летали от одного к другому, точно мяч при игре в чуйвань, скрещивались, как мечи в поединке, переплетались, как пальцы влюбленных… Последнее сравнение выскочило в голову Цзинъяня невесть откуда, и на этот раз была уже его очередь незаметно покраснеть.
— Я лгал перед лицом Сына Неба с первого же слова, когда он спросил, кто я такой и зачем приехал в столицу.
— Спасибо, что смог вовремя научить этому искусству меня. Иначе в деле с Вэй Чжэном я бы точно погиб, когда отец-император начал меня расспрашивать.
— Я непочтительный сын. Я презрел дарованные мне родителями лицо и имя.
Все ближе и ближе от проступков надуманных к тем, за которые можно и вправду испытывать вину. Все напряженнее делалось лицо сяо Шу, все отчетливее вырисовывалось в тумане доводов то, что им на самом деле двигало, и все мягче и рассудительней становился голос Цзинъяня:
— Несомненно, тебе придется положить не один поклон предкам, чтобы это искупить. Прямо у свежих поминальных табличек, поставленных в храме исключительно твоим радением.
— Табличек, среди которых одна — моя собственная! Я являю собой худшее предзнаменования для начала любого нового дела — а тем паче, новой эпохи. Оживший мертвец, гость из преисподней…
— Полагаешь, ты первый тяжелораненый, которому посчастливилось выжить?
— Меня тошнит от дел двора, союзов, интриг, лянской политики! Я все равно не буду тебе полезен, не лучше ли убрать меня с глаз вовсе?
— Разумеется, не лучше. Бери пример с дядюшки князя Цзи и будь хотя бы вполовину счастлив в своем безделье, как он.
— Мой облик сильно изменился, а на теле не осталось отпечатков прошлого. Люди неизбежно станут говорить об обмане, назовись я Линь Шу, и тогда все то, что в этом деле было чистейшей правдой, окажется запятнано.
Острейший ум, подобный цзяню, который рассекает падающий на воду шелковый платок! Гений, который одной волей столько лет удерживал в воздухе всю ажурную башню плана по оправданию армии Чиянь и принца Ци. А теперь он почему-то отвечал на безыскусные возражения Цзинъяня топорными доводами, отвергнуть которые не стоило труда. Вот разве что этот…
— Первое резонное затруднение, Су-сяншэн. Как вы предлагаете вашему господину разрешить его? Может, раз имя Линей больше некому носить, просто открыто пожаловать его господину Су Чжэ за заслуги?
— Не смей этим шутить!
— Какие шутки! Если скажешь, что все твои труды — не заслуги перед Великой Лян, ты серьезно меня обидишь.
— Мне не впервой обижать близких людей, — отозвался Мэй Чансу (да, вот сейчас — именно он) звенящим от напряжения голосом. — Я использовал для своей цели все, что могло быть использовано. Не колеблясь, предавал доверие тех, кто считал себя моими друзьями, лгал им...
«Вот мы и добрались до настоящего». Цзинъянь вздохнул и посмотрел на него несчастными глазами:
— Эта вина уже серьезнее. Вряд ли тебя сможет упрекнуть в этом народ у подножия драконьего трона, но те, кого ты использовал... Ох, не знаю. Можешь надеяться лишь на то, что твои друзья — люди добрые и незлопамятные, и по большей части мы тебя простим. Хотя у тех, кого ты обидел больше прочего, тебе придется просить прощения самолично и долго. Но я-то отходчив. Мне ты можешь просто перестать лгать.
— Да откуда тебе знать, лгу я тебе или нет, дурень! — взорвался Линь Шу, позабывший уже и почтительность, и титулование, и вовсе какое-либо терпение. — Я могу манипулировать тобой и впредь, даже на троне, а ты этого просто не поймешь! Эта привычка мне уже под кожу вросла. Зачем я тебе нужен — такой?
— Что я могу сказать перед лицом такой нешуточной угрозы? — Цзинъянь выдержал паузу. — Сдерживайся. Читай сутры для успокоения, бей поклоны, взращивай в себе уважение к трону, делай дыхательную гимнастику, которой тебя научил твой замечательный лекарь. Хоть на голове стой. Только не смей сбегать, заявляя, что все это ради меня. Сяо Шу...
— Я больше не сяо Шу, сколько тебе повторять, — устало огрызнулся тот.
— Да хоть гуем рогатым назовись, — отмахнулся Цзинъянь легко. — Не перебивай, придержи свой длинный язык хоть ненадолго. Ты говоришь, что устал — и я соглашусь. Ты говоришь, тебя тошнит от политики — я и тут не стану спорить. Если так, ты можешь уйти, когда пожелаешь — и вернуться, когда сам захочешь.
Мэй Чансу смотрел на него недоверчиво, поджав тонкие, изящно очерченные губы.
— Но ты же сказал…
— А тебя остановит то, что я сказал? Ты вправе уйти, если таково твое желание, сяо Шу. Надеюсь, ты не опасаешься, что я пошлю городскую стражу тебя перехватить, это было бы обидно. — Цзинъянь обезоруживающе улыбнулся — по крайней мере он надеялся, что улыбка вышла не слишком кривой. — Я, знаешь ли, не барышня, которую кавалер бросает в тягости. Мне станет без тебя тоскливо, скрывать не стану, но это будет стократ более счастливая тоска, чем та, которая жрала меня живьем, когда я был уверен, что твои кости сгнили в горах, а имя — предано забвению. Но — проклятье! — не смей говорить, что бросаешь меня якобы ради моего же блага.
— А ты щедр, Цзинъянь, — задумчиво сказал Мэй Чансу.
— На здоровье, — буркнул тот. — Оно тебе, похоже, пригодится.
— И знаешь, ты изменился.
— Сам виноват. Научил меня думать и смотреть.
Цзинъянь и смотрел.
Он не умел писать стихи, кроме уж совсем тяжеловесных виршей, положенных по этикету. Что у него хорошо получалось — это военные доклады. Но разве втиснешь в армейский доклад этот светящийся решимостью холодный профиль, и пальцы, комкающие ткань, и непроницаемые глаза, и незнакомую родинку на виске? И ничем не обоснованное убеждение, что во всех этих речах он так и не услышал правды?
Зато в докладах его кисть всегда бежала по бумаге прихотливо и вольно. Дано: враг может наступать с трех возможных направлений… то есть у Линь Шу в его нынешнем обличье может быть три причины покинуть столицу. Он отводит вместе с собой от Цзинъяня некую беду, он не желает видеть самого Цзинъяня, либо не хочет, чтобы Цзинъянь видел, как он делает… что?
В первые два объяснения Цзинъянь верил не более, чем в известие, что два пурпурных в полоску дракона свили гнездо на южной надвратной башне и по утрам летают на ближайший рынок торговать своими яйцами вразвес. Оставалось третье.
Что хочет спрятать от него господин Мэй Чансу? Он и умен, и способен читать в сердцах, и знает Цзинъяня как собственное отражение в зеркале. Но что Цзинъянь в лучшем друге никогда бы не принял и не простил? Что господин советник соблазнил в столице сто невинных дев из лучших семей? Что его воинское братство на самом деле — разбойничья шайка, и указ о его поимке развешан на всех городских стенах? Нет, это даже не смешно.
Он и вправду пьет кровь? Перекидывается в лиса-оборотня?
Умирает?..
От одной случайной мысли точно ледяное дуновение всколыхнуло теплый воздух залы, сыпануло горсть мурашек на спину Цзинъяню под роскошным халатом. Разумные суждения, которые поддерживали его уверенность все утро, мгновенно испарились из головы, как роса под солнцем. И уже не думая о должном и приличном, о нелепом или смешном, он сделал то, что хотел с самого начала. Потянулся, взял холодные руки этого упрямца в свои, поднес к губам – не целуя даже, просто согревая дыханием. И глухо произнес:
– Ты только не ври мне, ладно? С остальным мы как-нибудь справимся.
И замерзшие пальцы шевельнулись, переплетаясь с его собственными.
Сцена, которую смертельно хотелось написать - разговор Цзинъяня с Мэй Чансу почти в самом конце сериала. Всё по сюжету как есть, только без того слепого безропотного согласия на всю дымовую завесу, которую МЧС так щедро пускает в глаза лучшему другу. Про коварного советника, не достойного находиться в слепящем великолепии рядом с троном, и все такое.
Название: Утро в Восточном дворце
Автор: Подмастерье из Архива
Размер: мини, 3676 слов
Пейринг/Персонажи:
Сяо Цзинъянь
, Мэй Чансу (Линь Шу, Су Чжэ)
Категория: джен
Жанр: драма, броманс, можно усмотреть преслэш
Рейтинг: G
Краткое содержание: Когда Мэй Чансу приходит к принцу Цзину сообщить, что коварный советник не должен омрачать великолепие его будущего правления, у того находится на этот счет несколько разумных доводов.
Читать на зфб-2019: здесь
читать дальше
Господин советник явился в Восточный дворец рано утром — с самым рассветом, как только этот визит позволили приличия. Сдержанный более обычного, в самом простом — матовом, сизом, как утренние сумерки, — халате, с деловым видом и с той изящной полуулыбкой, от которой у Цзинъяня сразу начинал ныть висок. Надо будет спросить у матушки, где в человеческом теле копится вина — уж не в висках ли?
Поклон, сложенные в приветствии узкие ладони, идеально выдержанная дистанция, с безупречным почтением изложенная просьба к наследному принцу от недостойного советника, который превыше своих заслуг был почтен званием кэцина, так что никак не станет неуместным его присутствие во время пересмотра дела...
Су Чжэ, он же Мэй Чансу, он же чудом восставший из пепла Мэйлин Линь Шу… Может, Цзинъянь и не имел больше права называть своего заветного друга «сяо Шу» после того, как позорно не узнал его за целый год — но уж «ваше высочество» в ответ и вовсе прозвучало как вызов.
— Какое я тебе высочество? — бухнул он. — Брат Линь Шу, как мне еще перед тобой повиниться в глупости, чтобы ты перестал?
— Ты не должен меня так называть, — поправил тот непреклонно, но на вопрос Цзинъяня так и не ответил; до прощения принцу, пожалуй, было как до Восточного Моря пешком. — А я, простолюдин Су Чжэ, не должен привыкать к непочтительности даже в малом.
— Тебе недолго осталось скрываться под этим именем. Не успеешь обзавестись новыми неподобающими привычками.
Увы, Линь Шу был всегда упрям, и уж решив что-то, двигался к своей цели любыми путями. До неузнаваемости изменив теперь лицо, тело и манеры, от этого своего главного качества он так и не избавился.
— А вот об этом, — веско произнес он, — я и хотел с тобой поговорить…
Он глубоко и с усилием вздохнул, словно набирался воздуха перед тем, как нырнуть в холодную воду. На реке, где они проводили время в детстве, были заводи с такой водой — ледяные, темные. Цзинъянь с сяо Шу ныряли туда на спор и вылезали с посиневшими от холода губами. Вот примерно такими, какие были сейчас, в закрытой от ветра зале с разожжённой жаровней, у господина, известного в столице под именем Су Чжэ.
— Прошлого не вернуть, — произнесли эти бледные губы. — Молодой командующий Линь Шу погиб в горах Мэйлин, и лучше, если так оно и останется.
Обернись гений Мэй Чансу взаправдашним цилинем, махни хвостом и выскочи в окно, Цзинъянь не был бы настолько изумлен. Пораженческий дух — не то, что ему случалось видеть в этом человеке хотя бы раз. В неизвестности, в опасности, в бреду — никогда.
— Неужели ты не веришь, что нам скоро удастся снять обвинения и что твое имя будет очищено как подобает?
— Даже когда обвинения будут полностью сняты, я смогу быть лишь Мэй Чансу. И не вправе буду оставаться рядом с тобой. Разве это не ясно?
В холодном и четком голосе Цзинъяню вдруг послышались, как дальнее эхо, отголоски той снисходительной насмешки, с какой в юности сяо Шу, бывало, дразнил его за недостаточно острый ум. «Эх ты, Водяной Буйвол, прешь напролом, а очевидного не видишь!». Объятие за этим следовало или дружеский подзатыльник, бывало уже не важно.
— Ничуть, — ответил Цзинъянь спокойно, хотя одно лишь «не могу оставаться рядом» вонзилось ему в сердце, точно игла.
— Посуди сам. Вся столица уже два года знает меня как советника Су — признанное воплощение хитроумия и коварства. Нет! Не перебивай! — повысил голос Мэй Чансу, стоило Цзинъяню открыть рот. — Я не гнушался ничем ради нашей общей цели и ради укрепления твоей будущей власти. Но кривые пути не приличествуют справедливому государю. Даже тень моя не должна падать на Сына Неба, который вернет Поднебесной добросовестное и безукоризненное правление. Такого, каким не успел стать твой старший брат принц Ци.
Цзинъяню одновременно захотелось то ли обнять его, то ли встряхнуть за шиворот, то ли стиснуть эти узкие холодные ладони в своих, отогревая, приводя в чувство. «Эй, это же я, а не прообраз Нефритового Владыки! Не Первый старший брат, да будет светлым его посмертие. Безупречный, безукоризненный — слишком тяжкие слова. Даже если боги окажутся милостивы ко мне, и когда-нибудь я надену Заколку Справедливого Неба…» Он вдруг встряхнул головой, понимая, каким должно стать для него продолжение этой фразы. Если ему когда-нибудь случится занять трон — он обязан будет стать справедливым и проницательным правителем. А слова хитроумного советника Су Чже, похоже, поставили под сомнение сразу и то, и другое качества нынешнего наследного принца, подталкивая его к решению скоропалительному и неправедному.
Так что вместо того, чтобы кричать и трясти сяо Шу, безуспешно пытаясь его образумить, Цзинъянь медленно прошествовал к паре высоких кресел — увы, в нынешних парадных одеждах шествовать ему приходилось чаще, чем ходить нормальным для всякого военного человека спешным шагом, — и похлопал по одному из них, а сам занял соседнее.
— Сядь, прошу тебя. Можешь даже таким образом, чтобы твоя тень на меня не падала. Давай разберем это дело здраво, так, как положено ученым мужам, искушенным в добродетельном и должном.
Сяо Шу сел осторожно. То ли подозревал подвох, то ли отозвался какой-то из его застарелых недугов.
— Ты — как советник — с самого начала выбрал господином меня, не так ли? — спросил его Цзинъянь самым добродушным и благожелательным тоном.
— Конечно, но к чему говорить об очевидном?..
— Нет уж, теперь ты не перебивай. Значит, все, что ты сделал за это время, ты делал от имени и в интересах господина, которому служишь.
— Ну, знаешь ли…
— Знаю. Ты сам начал этот разговор с того, что ты «советник Су Чжэ», прочие имена опустим, а я — «ваше высочество» и без пяти минут властитель Поднебесной. Так что отвечай на мои вопросы старательно, как кандидат на чин перед строгим экзаменатором. Или, — он чуть понизил голос, — как мы честно отвечали моей матушке, когда мне было тринадцать, а тебе годом меньше, и у нее из короба вдруг пропало пол-цзиня свежего, только что испеченного печенья…
Он внимательно следил за глазами и губами сяо Шу, ожидая, что те хоть малость дрогнут — в усмешке или недовольстве.
— В твоих интересах, да. Допустим, — буркнул тот, не без труда припомнив вопрос.
— Не допустим, а именно так. Вариант со стратегом-предателем давай оставим для страшных сказок на ночь. Значит, то, что ты делаешь, должно быть мною одобрено, по крайней мере, в самом главном. Иначе я выхожу либо лицемером, который закрывает глаза на подлости, либо простаком, которым вертит его слуга. Ни тот, ни другой не годится на трон, и уж тем более — для безупречного и справедливого правления.
Сяо Шу раздраженно смял в пальцах полу халата.
— Это тонкости, народная молва действует проще. Для тебя важнее всего, чтобы черные дела не стали связывать с твоим именем, Цзинъянь.
— Не считай меня совсем уж наивным. Я не говорю, что должен прилюдно одобрить все уловки и хитрости борьбы за власть, объявив на всю столицу с площадки пагоды Чунъин, что заранее согласен со всем, что бы ты ни сделал. Достаточно, что знаю обо всех подробностях я и знаешь о моем доверии ты. Ты ведь меня не обманываешь?
Вопрос прямой и простодушный, однако содержащий больше слоев, чем придворное одеяние. Но карие глаза ответили Цзинъяню взглядом таким же прямым и бестрепетным, без слов говорящим: «Тебе ли переиграть меня в словесном поединке? Я умнее тебя, Сяо Цзинъянь, я больше пережил, я заслужил, поверь мне на слово и не спорь».
— Не обманываю, — все же подтвердил Мэй Чансу вслух.
«Хорошо. Тогда ты, с твоим умом, должен оценить мой следующий ход».
— «Допустим», цитируя тебя же самого. Я надеюсь, ты не считаешь, что чистый сердцем наследный принц не должен быть в курсе коварства и интриг, связанных с властью и с путем к ней? Что я — нефритовая статуэтка на алтаре, которой можно только поклоны класть, и тебе стоит держать меня подальше от подробностей хитрых планов, ведущих меня же к трону, — не дай боги, они меня покоробят или разгневают?!
Цзинъянь почувствовал, как его голос набирает силу, и, оборвав грозный рык, последнюю фразу то ли прошептал, то ли прошипел:
— Может, ты воображаешь, что я способен побрезговать хоть чем-то, имеющим отношение к тебе, сяо Шу?
Он все-таки накрыл ладонь друга своею. Холоднющие какие пальцы…
— Ты всегда был чувствителен, Цзинъянь, — упрекнул его тот. Но руки не отнял, видно, посчитал выше своего достоинства показывать, что и его это волнует. — Ставил чувства выше разума. Как ты не можешь понять, что я уже не тот, кого ты знал, не твой сяо Шу...
— Если ты не заметил, я — тоже другой. Я больше не девятнадцатилетний Водяной Буйвол, прямолинейный, восторженный и туповатый в вещах, на которые ни в коем случае не стоит закрывать глаза. — Это было честное предупреждение, но Цзинъянь счел нужным подсластить пилюлю: — Хоть упрямства у меня не уменьшилось, зато я научился слушать и думать. Твоими же трудами. Можешь меня переубедить — попробуй.
— В чем тебя следует переубеждать, скажи мне? Что именно ты должен стать совершенным государем, который не допустит повторения черных дел и чьими силами восстановится справедливость?
— М-м? Ну попробуй, докажи, что моя пресловутая справедливость только приумножится, если я начну путь к правлению тем, что отрекусь от друга и предам соратника.
Цзинъянь чувствовал странную пустоту и легкость, когда доводы в этом споре сами появлялись на кончике его языка. Переспорить сяо Шу, или Мэй Чансу, или как он себя желает звать сейчас? Немыслимо. Следовало бы заподозрить, что его хитроумный друг сам отдает ему победу в словесной баталии, вот только Цзинъяню не приходило в голову ни единой причины, зачем тот вообще мог бы выставить это нелепое требование, а потом сам же дать себя переспорить.
— Уж прямо, предашь, — проворчал сяо Шу. — Не голову же ты мне соберешься рубить.
— Угу, не голову. Правую руку. Себе.
Тот все-таки не выдержал. Выдернул собственную руку, вскочил. Поразительное проявление чувств для того, кто скуп на движения и еще более того — на переживания. Цзинъянь вдруг забеспокоился, не зашел ли в этой беседе чересчур далеко. С Линь Шу следовало держаться спокойно, не позволяя тому вспыхнуть; а с Мэй Чансу надо было быть бережным, не давая ему утомляться.
— Сяо Цзинъянь, будь же разумен! Я думал, мы с тобой уже давно прошли ту стадию, когда верность затмевает тебе рассудок. И что ты больше не станешь выхватывать меч и рубить сплеча. — Точно выдержанная пауза, предназначенная, чтобы Цзинъянь успел вспомнить про шнурок и колокольчик и уколоть себя чувством вины. — Народ не потерпит меня рядом с тобой, и я первый прокляну себя за то, что стал помехой твоему правлению.
— Почему не потерпит? — спросил Цзинъянь как можно более простодушно. — Кто посмеет счесть тебя недостойным? Если народ неверно толкует твои поступки, он просто глуп, а я не желаю слушать глупостей.
— Не прислушиваясь ко мнению народа, как сможешь ты стать просвещенным государем? — переспросил его Мэй Чансу укоризненным тоном наставника, нерадивый и недогадливый ученик которого не выучил урока и дал глупый ответ.
Именно этого возражения Цзинъянь и ждал. Он выдержал паузу, смерил друга терпеливым взглядом — всем своим видом намекая, что это Мэй Чансу, а не он сам, сморозил чушь.
— Сяо Шу! Не думал, что придется тебе это разъяснять, но, прислушиваясь к мнению народа насчет советника Су, я могу узнать самые удивительные вещи. К примеру, что ты получил свое влияние на меня исключительно через утехи тайных покоев, в которых ты особо искусен. Что ты поставил мне на службу тысячу тайных убийц из цзянху, мужчин и женщин, которые затаились в столице и проливают по ночам кровь тех, кто осмеливается мне хоть как-то противодействовать. Или что ты — призрак, вызванный хитроумными колдунами из преисподней, и всякого, кто мне не угоден, ты душишь помрачающим рассудок ядовитым дымом. Хороша также версия о том, что ты — хоть и живой человек, однако отравленный волшебной смесью из ста ядов, и единственное лекарство от твоего недуга — кровь чистых младенцев, по одному каждую неделю, которую ты и потребовал у меня как плату за свою службу. Как, ещё или хватит?
— У тебя удивительно бурное и несдержанное воображение, — сказал Линь Шу сухо. И это определенно был Линь Шу. Невероятно, но он даже чуть-чуть покраснел. К сожалению, Цзинъянь не успел заметить, на какой именно фразе случилось это невиданное событие: про тайные покои или про ядовитый дым.
— Да у меня воображения меньше, чем воды в пустом кувшине! — деланно удивился он. — Нет, это все есть в тайном докладе о циркулирующих по столице слухах, который я приказал составить.
— Зачем?!
— Может, хотел развлечь тебя вечером, — Цзинъянь фыркнул, встал и предупреждающе положил руку на локоть Мэй Чансу, не давая тому даже подумать о возможности бегства. — Прямо перед тем, как нам вместе отправиться в тайные покои.
— Ваше высочество! — произнес тот с невыразимым упреком.
— Тридцать с лишним лет я высочество, — вздохнул Цзинъянь. — Ты что, опять имя мое забыл?
— Забудешь тут... от удивления.
— Вот как? Ты удивляешься тому, что я обзавелся толикой предусмотрительности или что твое имя порождает сплетни? В порядке вещей и то, и другое. — Придерживая Мэй Чансу под локоть, он сделал несколько шагов вглубь помещения поближе к возвышению с коврами и жаровне. Сейчас тот перестанет возмущенно кипеть, и тогда они сядут. Чинная беседа сидя поразительным образом ограничивает собеседника в возможности жестикулировать, дергаться и пытаться выйти вон. — Ты ведь таинственен, обладаешь влиянием и деньгами, да еще явился ко двору из цзянху, которое столичные обыватели поголовно считают обиталищем разбойников и бродячих колдунов. Про тебя стали бы говорить дурное, даже будь ты сделан из чистейшего льда с горных вершин.
— Но я сделан из обмана и притворства, так уж получилось, — мрачно признался советник Су.
«Одни боги знают, из чего ты сделан. Из пепла, снега и моей несбыточной надежды, чтобы ты остался жив? Из жажды справедливости и той крови, которую ты регулярно пьешь из собственного лекаря? Из лукавой хитрости, на которую был горазд и сяо Шу — то-то ты, лисий сын, даже сейчас не забыл напомнить, как провел меня?»
Цзинъянь ответил всего лишь небрежным смешком:
— Надо будет спросить твоего целителя, как он лечит такое редкое перерождение плоти.
— Цзинъянь! Прекрати свои шуточки! — обиделся сяо Шу. Еще бы, глупый Буйвол никак не мог выдержать торжественно-пафосный настрой, с которым он начал этот разговор. — Непременно нужно, чтобы я перечислил все причины, по которым мою персону не должны связывать с твоим будущим правлением? Сам не знаешь?
Как будто хитроумный даосский колдун прочитал заклинание, чтобы они оба сумели влезть в шкуру друг друга. Линь Шу, который прежде был склонен к остротам и розыгрышам, часто даже злым, вел себя сейчас до болезненности серьезно. Цзинъянь же, которого тот вечно дразнил за неумение смотреть на вещи легко, нынче всякий раз прятал вспыхнувшую тревогу и боль за шуткой. Но ни капли веселья не прозвучало в его голосе, когда он ответил:
— Нужно. Если уж ты отказываешься от меня, я желаю услышать в подробностях, почему. Садись и рассказывай.
— Я от тебя не отказываюсь! — возмутился сяо Шу, но все же сел. Цзинъянь ненавязчиво поддержал его под костлявый даже сквозь столько слоев одежды локоть, помогая опуститься на подушки. — Я тебя защищаю!
— И от чего же? Какие именно злокозненные дела ты творил ради возведения меня к власти? Ну же.
На лице Линь Шу утвердилось несчастное выражение студента перед строгим экзаменатором — ровно после того, как означенный студент весь месяц пропьянствовал в веселом квартале вместо того, чтобы корпеть над книгами при свете луны и светляков.
— Тебе прекрасно известно, что все это время я не гнушался никакими интригами.
«Ответ в самом общем виде, но на первый раз засчитывается».
— Да, — согласился Цзинъянь, — знаю. Честному солдату пришлось использовать хитрость, когда он больше был не в силах поднять меч.
— Выискивал людские слабости, как волки — следы крови, и наносил удар туда. Люди подумают, что таков и ты сам.
— Кажется, нас обоих первым делом учили этому, едва мы взяли в руки меч? "Бей не в зерцало, а в сочленение доспехов".
— Выказывал себя сторонником равновесия сил и поддерживал неправых, чтобы они, обманутые ложной надеждой, губили друг друга.
— Праведным учителем тебе не быть, согласен. Это скорее снова что-то из военной тактики: пусть враг поверит, что к нему идет подкрепление.
— Все большие и малые волнения, случившиеся в столице в последние пару лет, не обходились без меня. Су Чжэ приносил несчастья, с ним были связаны смуты и дурные вести, указы о разжаловании и немилости.
— Императорский указ, которым Тиншэну была дарована свобода, тоже появился на свет лишь благодаря тебе.
Ответы-вопросы летали от одного к другому, точно мяч при игре в чуйвань, скрещивались, как мечи в поединке, переплетались, как пальцы влюбленных… Последнее сравнение выскочило в голову Цзинъяня невесть откуда, и на этот раз была уже его очередь незаметно покраснеть.
— Я лгал перед лицом Сына Неба с первого же слова, когда он спросил, кто я такой и зачем приехал в столицу.
— Спасибо, что смог вовремя научить этому искусству меня. Иначе в деле с Вэй Чжэном я бы точно погиб, когда отец-император начал меня расспрашивать.
— Я непочтительный сын. Я презрел дарованные мне родителями лицо и имя.
Все ближе и ближе от проступков надуманных к тем, за которые можно и вправду испытывать вину. Все напряженнее делалось лицо сяо Шу, все отчетливее вырисовывалось в тумане доводов то, что им на самом деле двигало, и все мягче и рассудительней становился голос Цзинъяня:
— Несомненно, тебе придется положить не один поклон предкам, чтобы это искупить. Прямо у свежих поминальных табличек, поставленных в храме исключительно твоим радением.
— Табличек, среди которых одна — моя собственная! Я являю собой худшее предзнаменования для начала любого нового дела — а тем паче, новой эпохи. Оживший мертвец, гость из преисподней…
— Полагаешь, ты первый тяжелораненый, которому посчастливилось выжить?
— Меня тошнит от дел двора, союзов, интриг, лянской политики! Я все равно не буду тебе полезен, не лучше ли убрать меня с глаз вовсе?
— Разумеется, не лучше. Бери пример с дядюшки князя Цзи и будь хотя бы вполовину счастлив в своем безделье, как он.
— Мой облик сильно изменился, а на теле не осталось отпечатков прошлого. Люди неизбежно станут говорить об обмане, назовись я Линь Шу, и тогда все то, что в этом деле было чистейшей правдой, окажется запятнано.
Острейший ум, подобный цзяню, который рассекает падающий на воду шелковый платок! Гений, который одной волей столько лет удерживал в воздухе всю ажурную башню плана по оправданию армии Чиянь и принца Ци. А теперь он почему-то отвечал на безыскусные возражения Цзинъяня топорными доводами, отвергнуть которые не стоило труда. Вот разве что этот…
— Первое резонное затруднение, Су-сяншэн. Как вы предлагаете вашему господину разрешить его? Может, раз имя Линей больше некому носить, просто открыто пожаловать его господину Су Чжэ за заслуги?
— Не смей этим шутить!
— Какие шутки! Если скажешь, что все твои труды — не заслуги перед Великой Лян, ты серьезно меня обидишь.
— Мне не впервой обижать близких людей, — отозвался Мэй Чансу (да, вот сейчас — именно он) звенящим от напряжения голосом. — Я использовал для своей цели все, что могло быть использовано. Не колеблясь, предавал доверие тех, кто считал себя моими друзьями, лгал им...
«Вот мы и добрались до настоящего». Цзинъянь вздохнул и посмотрел на него несчастными глазами:
— Эта вина уже серьезнее. Вряд ли тебя сможет упрекнуть в этом народ у подножия драконьего трона, но те, кого ты использовал... Ох, не знаю. Можешь надеяться лишь на то, что твои друзья — люди добрые и незлопамятные, и по большей части мы тебя простим. Хотя у тех, кого ты обидел больше прочего, тебе придется просить прощения самолично и долго. Но я-то отходчив. Мне ты можешь просто перестать лгать.
— Да откуда тебе знать, лгу я тебе или нет, дурень! — взорвался Линь Шу, позабывший уже и почтительность, и титулование, и вовсе какое-либо терпение. — Я могу манипулировать тобой и впредь, даже на троне, а ты этого просто не поймешь! Эта привычка мне уже под кожу вросла. Зачем я тебе нужен — такой?
— Что я могу сказать перед лицом такой нешуточной угрозы? — Цзинъянь выдержал паузу. — Сдерживайся. Читай сутры для успокоения, бей поклоны, взращивай в себе уважение к трону, делай дыхательную гимнастику, которой тебя научил твой замечательный лекарь. Хоть на голове стой. Только не смей сбегать, заявляя, что все это ради меня. Сяо Шу...
— Я больше не сяо Шу, сколько тебе повторять, — устало огрызнулся тот.
— Да хоть гуем рогатым назовись, — отмахнулся Цзинъянь легко. — Не перебивай, придержи свой длинный язык хоть ненадолго. Ты говоришь, что устал — и я соглашусь. Ты говоришь, тебя тошнит от политики — я и тут не стану спорить. Если так, ты можешь уйти, когда пожелаешь — и вернуться, когда сам захочешь.
Мэй Чансу смотрел на него недоверчиво, поджав тонкие, изящно очерченные губы.
— Но ты же сказал…
— А тебя остановит то, что я сказал? Ты вправе уйти, если таково твое желание, сяо Шу. Надеюсь, ты не опасаешься, что я пошлю городскую стражу тебя перехватить, это было бы обидно. — Цзинъянь обезоруживающе улыбнулся — по крайней мере он надеялся, что улыбка вышла не слишком кривой. — Я, знаешь ли, не барышня, которую кавалер бросает в тягости. Мне станет без тебя тоскливо, скрывать не стану, но это будет стократ более счастливая тоска, чем та, которая жрала меня живьем, когда я был уверен, что твои кости сгнили в горах, а имя — предано забвению. Но — проклятье! — не смей говорить, что бросаешь меня якобы ради моего же блага.
— А ты щедр, Цзинъянь, — задумчиво сказал Мэй Чансу.
— На здоровье, — буркнул тот. — Оно тебе, похоже, пригодится.
— И знаешь, ты изменился.
— Сам виноват. Научил меня думать и смотреть.
Цзинъянь и смотрел.
Он не умел писать стихи, кроме уж совсем тяжеловесных виршей, положенных по этикету. Что у него хорошо получалось — это военные доклады. Но разве втиснешь в армейский доклад этот светящийся решимостью холодный профиль, и пальцы, комкающие ткань, и непроницаемые глаза, и незнакомую родинку на виске? И ничем не обоснованное убеждение, что во всех этих речах он так и не услышал правды?
Зато в докладах его кисть всегда бежала по бумаге прихотливо и вольно. Дано: враг может наступать с трех возможных направлений… то есть у Линь Шу в его нынешнем обличье может быть три причины покинуть столицу. Он отводит вместе с собой от Цзинъяня некую беду, он не желает видеть самого Цзинъяня, либо не хочет, чтобы Цзинъянь видел, как он делает… что?
В первые два объяснения Цзинъянь верил не более, чем в известие, что два пурпурных в полоску дракона свили гнездо на южной надвратной башне и по утрам летают на ближайший рынок торговать своими яйцами вразвес. Оставалось третье.
Что хочет спрятать от него господин Мэй Чансу? Он и умен, и способен читать в сердцах, и знает Цзинъяня как собственное отражение в зеркале. Но что Цзинъянь в лучшем друге никогда бы не принял и не простил? Что господин советник соблазнил в столице сто невинных дев из лучших семей? Что его воинское братство на самом деле — разбойничья шайка, и указ о его поимке развешан на всех городских стенах? Нет, это даже не смешно.
Он и вправду пьет кровь? Перекидывается в лиса-оборотня?
Умирает?..
От одной случайной мысли точно ледяное дуновение всколыхнуло теплый воздух залы, сыпануло горсть мурашек на спину Цзинъяню под роскошным халатом. Разумные суждения, которые поддерживали его уверенность все утро, мгновенно испарились из головы, как роса под солнцем. И уже не думая о должном и приличном, о нелепом или смешном, он сделал то, что хотел с самого начала. Потянулся, взял холодные руки этого упрямца в свои, поднес к губам – не целуя даже, просто согревая дыханием. И глухо произнес:
– Ты только не ври мне, ладно? С остальным мы как-нибудь справимся.
И замерзшие пальцы шевельнулись, переплетаясь с его собственными.
@темы: джен, ЗФБ-2019, Мэй Чансу (Линь Шу), Сяо Цзинъянь
))))))) 
