Название: Дол спящих облаков
Канон:
Автор: Подмастерье из Архива, Duches
Бета: Кицуне
Размер: мини, ~2260 слов
Пейринг/Персонажи:
Сяо Цзинъянь
/Линь Чэнь
/Мэй Чансу
Категория: слэш
Жанр: флафф, романс
Рейтинг: NC-17
Содержание: и стали они жить долго и счастливо
Примечание: постканон к макси «Повесть об искушении и праведности»
Читать и скачивать: на АО3
На ФБ: здесь
Цзинъянь в бытность свою принцем и не подозревал, что всего лишь в паре десятков ли от столицы находится столь прекрасное место.
Небольшая долина, носящая поэтическое название «Дол спящих облаков», ручьи, стекающие с окрестных гор в маленькое, поросшее тростником озеро, за туманы над которым долина и была названа. Усадьба на берегу, сад с галереями и беседками, радующий глаз, и отстроенные купальни. Часть озера отгородили небольшой дамбой – устроили удобный спуск и мостки из лиственницы, вокруг высадили ивы.
«Место отдохновения от трудов» – так назвал усадьбу командующий Мэн, побывавший тут однажды.
«Убежище», – считал сам Цзинъянь, нередко сбегавший сюда от бесконечных императорских забот. Советник Мэй пилил его за такие побеги не хуже старой сварливой жены. Хотя сам норовил улизнуть сюда при любом случае.
Иногда, когда была возможность, к ним присоединялся Линь Чэнь. Уединенная усадьба давала им троим способ видеться чаще, не привлекая излишнего внимания к тому, что наследник Архива Ланъя слишком часто наведывается в Цзиньлин.
*
Его величество государь Ань-ди, которого здесь, впрочем, звали исключительно Цзинъянем, раскинув руки и ноги, дрейфовал с закрытыми глазами по поверхности воды, словно лист, сорванный с дерева.
– Умеет устроиться, паршивец, – донесся с мостков ленивый голос Линь Чэня. Он разлегся на досках бесстыдно обнаженный, подставив позднему летнему солнцу свои тылы.
Цзинъянь от неожиданности ушел под воду и тут же вынырнул, отфыркиваясь.
– Я тебя не услышал. Давно ты здесь?
– Стареешь, твое величество, – беззлобно поддел его Чэнь. – Уже четверть стражи.
– Это же не дворец. – Цзинъянь, пользуясь тем, что мастер Архива на него не смотрел, осторожно, стараясь, чтобы не было слышно плеска, подплывал к мосткам. – Здесь можно и расслабиться.
На плечо Чэня уселась стрекоза, сверкающая не хуже изумрудов из императорской сокровищницы.
– Всегда надо быть настороже, – назидательно промолвил Чэнь и в тот миг, когда Цзинъянь уже был готов стянуть его в воду, нырнул сам, ухнув с головой, и тут же вынырнув с фырканьем и негодующим "Холодно!". Скрываться больше не имело смысла, и Цзинъянь в три крупных гребка доплыл до мостков, но тот успел набрать воздуху в грудь и снова погрузиться. Цзинъянь завертелся на воде, пытаясь понять, откуда он появится. Но Чэнь как всегда схитрил – поднырнул снизу и утянул его за собой.
Вынырнули они, уже целуясь.
– Бесстыдники, – донесся с берега осуждающий голос.
Мэй Чансу, драгоценный императорский советник, укоризненно смотрел на них. В его негодование можно было бы поверить, если бы не тень улыбки, мелькнувшая и тут же исчезнувшая за крепко сжатыми губами.
– Завидует, – предположил Цзинъянь.
– Еще как, – подтвердил Чэнь.
Они переглянулись, не говоря ни слова. Зачем слова, когда и так понятно, что нужно делать.
Вот только до берега было не меньше десятка чи – так что стоило поторопиться, пока советник не разгадал их план. Но Мэй Чансу не зря именовался гением, подобным цилиню: едва поняв, что друзья направляются к нему с весьма коварными намерениями, он вскрикнул, подобрал полы халатов и пустился наутек.
– Медленно бежит, – хмыкнул Цзинъянь, уже выбравшийся на берег.
– Как раз к Пятицветному павильону, – прикинул Линь Чэнь, накидывая на себя хоть что-то ради приличия. – И почему его считают хитроумным? Все его хитрости как на ладони.
– Я слева, ты справа, – бросил Цзинъянь и рванул за нехотя убегающим советником.
*
В Пятицветном павильоне, названном так из-за пестрой росписи на балках и крыше, стояла удобная широкая лежанка, заваленная подушками. В изголовье были спрятаны флаконы с драгоценным маслом, а от возможных нескромных взглядов внутренность беседки защищали резные ширмы. Хотя какие там нескромные взгляды – никто, не облеченный полным доверием, не мог бы проникнуть не только в сад, но даже за ограду поместья, где признанный Небесами благословенный император Ань-ди делался просто Сяо Цзинъянем и где его с нетерпением ожидали возлюбленные. Но на ширмах в свое время настоял советник Мэй, который после вынужденного распутства начал преувеличенно ценить показную скромность. А если драгоценный советник что-либо желал, он это получал. Цзинъянь был готов дать Чансу все что угодно и втайне даже жалел, что тот слишком аскетичен для всяких личных прихотей и капризов.
Вот и сейчас, пойманный своим императором, советник висел у того на плече, упираясь носом в голую государеву спину, а вид при этом умудрился сохранять чопорный.
– Хорошая добыча, – хохотнул Чэнь, подходя к ним.
– Самая лучшая, – подтвердил Цзинъянь и звонко шлепнул своего доверенного советника по заду.
Тот негодующе взвизгнул:
– Осторожнее!..
– Мне следует быть осторожным, мастер? – поинтересовался император у личного целителя Чансу.
– Не особенно, – последовал быстрый ответ. – Конечно, наш бывший лис еще не набрал полную силу, но пару куриц поймать и связать точно сможет. А уж весенние радости ему и вовсе показаны.
– Слышали своего лекаря, советник Мэй? – Цзинъянь доволок желанную добычу до лежанки и, примерившись, аккуратно сбросил прямо в середину. И пока пыхтящий советник пытался выбраться из скопища подушек, приземлился рядом. Чэнь от него не отстал.
– Заговор, – Чансу сдул со лба прядь, выскользнувшую из простой домашней прически, и негодующе посмотрел на них.
– Он самый, – подтвердил Чэнь и принялся развязывать пояс на его платье.
– Руки убери. Они у тебя холодные, – негодующе пробурчал Чансу.
– Гм? Да, и вправду. Холодные и мокрые.
Шелк нижнего халата облепил выбравшегося из воды Чэня точно вторая кожа. Вот ведь хитрец! Мог бы и не одеваться вовсе. Но тонкая ткань, ничего не скрывавшая, выглядела соблазнительней, чем полная нагота, и у Чансу глаза определенно заблестели.
– Преврати едкий имбирь в освежающую имбирную воду, – провозгласил Чэнь, усадил Чансу спиной в своих объятиях и положил прохладную мокрую руку ему на лоб. – Так лучше?
– И вторая холодная, – вздохнул Чансу почти умиротворенно, но тут Линь Чэнь запустил другую руку ему за пазуху, и он тут же выгнулся – холодные пальцы, поглаживающие сосок, не оставили места возмущению.
– Сейчас согреемся, – шепнул Цзинъянь, распахнул его халат окончательно и принялся целовать плечи.
Чувственность, доставшаяся Чансу от лиса, не покинула его тело с уходом духа-обольстителя; загорался он быстро и полно, несмотря на свои же собственные возражения, мол, это неприлично. И все же со временем их лихорадочные, полные страсти объятия постепенно переплавились в нечто иное. Страсть не ушла, но страх, безумное стремление успеть, пока судьба не отняла их друг у друга, постепенно растаяли. И теперь к их ласкам всегда примешивалась изрядная доля медленной, тягучей нежности. Сколько ее, нерастраченной, оказывается, таилось в самом Цзинъяне и в тех двоих, кого он любил!
Да, двоих. Цзинъянь признал: он не смог бы сейчас без обоих. Без Чансу, отрады его сердца, чей характер с годами сделался еще невыносимее, а ум – острее. И без Чэня, сердечного друга, великолепного насмешника и источника всегдашних сюрпризов.
Вот уж боги шутят над людскими душами, хоть бы речь шла и о самом Сыне Неба! Скажи Цзинъяню кто-либо раньше, что он спокойно и с радостью захочет разделить чудом вернувшегося из преисподней сяо Шу с другим мужчиной – и что этот мужчина сам станет ему дорог и желанен на ложе… Седьмой принц всегда был вспыльчив, и предположи кто, что он способен на такое непотребство, нарвался бы на отповедь, если не познакомился бы с его кулаком!
Линь Чэнь улыбнулся ему поверх плеча Чансу, не переставая того поглаживать так, что их общее сокровище уже и глаза прикрыло, ластясь к рукам, губам, телесному теплу.
– Ваше величество опять с головой ушли в государственные дела? Приказать принести вам кисть и тушечницу, пока мы с советником начнем без вас?
– Драгоценный советник не заслуживает такого небрежения, – отозвался Цзинъянь решительно, переходя с поцелуями с плеч выше.
Отчего Чансу начал постанывать – оттого ли, что один его мужчина вылизывал ему шею, или что другой мял соски? Стоны эти звучали сладкой музыкой, и Цзинъянь решил честно разделить их заслуги пополам.
Линь Чэнь склонил голову, щекоча Чансу распущенными мокрыми прядями и терзая жесткими поцелуями его загривок и плечи. Цзинъянь опустился на колени, избавляя Чансу от лишней одежды и выпуская на свет сокровенное. Тот охотно ерзал, помогая ему и выворачиваясь из нательных штанов. Его янский стебель воспрял для весенних игр так же явно, как плоть самого Цзинъяня, порождая множество восхитительных возможностей. Как кот без колебаний отыскивает на подушках самое мягкое место, так и хитрый цилинь на ложе всегда находил самое выгодное положение, чтобы подставиться под прикосновения обоих. Сейчас он, тяжело дыша, опирался лопатками на грудь Чэня, сидя на коленях и прогнувшись в пояснице. Цзинъянь мог накрыть его плоть ртом, а мог, усевшись на пятки к нему вплотную, забрать в ладонь оба нефритовых жезла. Справедливость была бы соблюдена в любом случае – Чэнь тоже вжимался в спину Чансу крепкой плотью, тем временем поглаживая обеими руками нежные половинки и подбираясь к затворенным пока южным вратам.
Чансу беззастенчиво млел от щедрых ласк, позабыв все свои недавние потуги выглядеть поборником строгой нравственности. Роль младшего брата в весенних утехах нравилась ему не меньше прежнего. Только вот выносливости у него прибавилось, чем и пользовались беззастенчиво оба его любовника.
Вот Чансу тихонько ахнул, когда намасленные пальцы Чэня – два сразу – потревожили чувствительное нутро, и Цзинъянь наконец решился выбрать между губами и рукой. Их общий возлюбленный был воплощенный соблазн, взмокший и пахнущий похотью, и Цзинъянь понимал, что если только коснется себя, то не в силах будет оттягивать наслаждение долго. Но как раз сейчас его устраивало раздуть в Чансу телесный жар, излиться в него и пересадить на копье Линь Чэня. Мысль об этом наполнила его не ревностью – восторгом, пока он работал кулаком в согласии с движениями Чэня, приноравливаясь по тому, как вздрагивал их горячий любовник, раздразненный и насаженный на пальцы. Наконец Чэнь кивнул ему поверх плеча: «Давай!» – и Цзинъянь, потянув Чансу за бедра, уложил того на спину и, сходя с ума от желания, вогнал меч в его податливые от ласки и масла ножны по самую рукоять.
Он брал Чансу именно как тот любил – резко и глубоко, до судорожного вздоха, венчающего каждый удар плоти, но видел, как Чэнь при этом медленными, нежными движениями поглаживает его плечи и лицо, слышал его ласковый шепот – и сам говорил, говорил, задыхаясь одновременно от нежности и от подступающего наслаждения:
– Желанный мой, прекрасный, драгоценный, жаркий, люблю тебя…
Наконец он блаженно выплеснулся и с удовлетворенным «а-ах!» разлегся рядом, не сомневаясь, что истомившийся ожиданием Чэнь не даст их возлюбленному остыть. И точно – зрелище того, как легко входит в открытое им для любви тело чужой жезл, ударило в голову точно глоток вина. Линь Чэнь был по любым меркам прекрасен – гладкий, загорелый, неутомимый, с перекатывающимися под кожей тугими мышцами – и усадив Чансу себе на колени, двигал его как легкую тряпичную куклу, мерно приподнимая за ягодицы и насаживая на свою плоть. Цзинъянь же обнял его со спины, водя ладонями по животу и груди, а потом забрал в кулак янский стебель, помогая на пути к вершине.
Чансу как-то обмолвился: Чэнь был его первым мужчиной, как сам Цзинъянь – первым, в кого он влюбился. Во всех своих любовниках столько лет подряд он искал подобие этих двоих – а теперь, став самим собой, наслаждался родными объятиями. Но Чэнь был особо опытен в том, чтобы извлекать из этого тела нужные звуки, и стоны распаленного Чансу вскоре сменились криками; на ложе тот всегда делался восхитительно несдержан, и никакие ширмы не избавили бы обитателей дома от знания, что именно творится в Пятицветном павильоне. Впрочем, чего такого эти люди не видели и не слышали за полтора десятка лет? Цзинъянь никогда не задавал вопросов, кого из домочадцев распутный лис успел одарить своим вниманием, но сами эти мысли изгнать из головы не мог. И к собственному стыду, находил их даже возбуждающими.
Боги и демоны, когда он успел утратить всякое представление о приличиях? Наверное, все дело было в его чувстве справедливости: как иначе он мог сравняться с Чансу, которого явно распаляла мысль, что один любовник берет его на глазах у другого. Вот он счастливо вскрикнул, выплеснулся, забрызгав семенем кулак Цзинъяня и собственный живот, и удовлетворенно обмяк в объятиях Чэня, обхватив того за шею. Чэнь поддал бедрами еще раз и, судя по восторгу на лице, взлетел сейчас много выше пиков Ланъя.
Любовники лежали в сбитых покрывалах и смятых мокрых одеждах, сами вспотевшие и утомленные, как солдаты после долгого похода: они двое по бокам, Чансу между ними – привычка греть и укрывать его даже во сне была неистребима. И все же именно он – хрупкий, узкокостный, только что дважды повергнутый на ложе в весенней схватке – зашевелился первым, намереваясь выбраться и бормоча, что не время сейчас разлеживаться.
Цзинъянь вспомнил, как молодой Хозяин Архива преувеличенно ужасался: «Если в юности он был таким же неуемным, как выстояла столица? Неудивительно, что император отправил его на Мэйлин. Просто хотел передохнуть немного». Рискованная шутка, но прошлое отпустило, подернулось пеплом отмщения, и теперь можно было шутить с Чансу подобным образом.
– Куда, простыть хочешь? Лежать! – Линь Чэнь утянул беспокойного обратно, не вставая, просто выкинув руку. – Цзинъянь, я его держу, давай сюда воду и чистую одежду.
– Воистину благородны те мужи и равны богам, раз Сын Неба служит у них на посылках, – притворно вздохнул Цзинъянь.
Не в первый раз буря страсти заставала их в садовом павильоне, и в ларях стараниями слуг лежали исподнее и нательные халаты, а кувшины для умывания всегда были полны. В четыре руки они привели в порядок и обрядили Чансу быстрее, чем могли бы справиться усердные слуги, даже носки не забыли, а что пояс оказался повязан криво – мелочи!
Цзинъянь снова растянулся на кровати, улегшись головой на плечо Линь Чэня. И вот все уже вернулось к тому, что было полстражи назад: они двое, бесстыдно обнаженные, мокрые, разморенные, и глядящий на них с безмолвным укором одетый Чансу… то есть, конечно же, советник Мэй, благонравный и решительный, словно не он совсем недавно распугал своими криками всех птиц в окрестных кустах. И еще у них оставалось одно незаконченное дело, которое они начали в воде, но закончить его стоило на суше, с удобством, и желательно – не на голых досках мостков…
– Ты куда-то собрался? – ласково спросил Линь Чэнь у Чансу с той улыбкой, которую всякий, знавший Хозяина Архива хоть немного, счел бы за обещание отличной шутки. – Так иди. А мы не спешим. После того, как ты безжалостно вымотал на ложе нас обоих, мы намерены лежать без сил, – и он зевнул.
– Отдыхать, – подхватил Цзинъянь, притираясь к нему ближе.
– Целоваться, – продолжил тот, кладя ладонь ему на щеку.
– А меня, значит – выставляете?! – Чансу даже задохнулся от такого возмутительного предположения.
– Ну-у… ладно, раз ты так старался усладить нас своим телом – теперь можешь и посмотреть, – великодушно разрешил Чэнь и наконец-то накрыл губами губы Цзинъяня.
Небольшая долина, носящая поэтическое название «Дол спящих облаков», ручьи, стекающие с окрестных гор в маленькое, поросшее тростником озеро, за туманы над которым долина и была названа. Усадьба на берегу, сад с галереями и беседками, радующий глаз, и отстроенные купальни. Часть озера отгородили небольшой дамбой – устроили удобный спуск и мостки из лиственницы, вокруг высадили ивы.
«Место отдохновения от трудов» – так назвал усадьбу командующий Мэн, побывавший тут однажды.
«Убежище», – считал сам Цзинъянь, нередко сбегавший сюда от бесконечных императорских забот. Советник Мэй пилил его за такие побеги не хуже старой сварливой жены. Хотя сам норовил улизнуть сюда при любом случае.
Иногда, когда была возможность, к ним присоединялся Линь Чэнь. Уединенная усадьба давала им троим способ видеться чаще, не привлекая излишнего внимания к тому, что наследник Архива Ланъя слишком часто наведывается в Цзиньлин.
*
Его величество государь Ань-ди, которого здесь, впрочем, звали исключительно Цзинъянем, раскинув руки и ноги, дрейфовал с закрытыми глазами по поверхности воды, словно лист, сорванный с дерева.
– Умеет устроиться, паршивец, – донесся с мостков ленивый голос Линь Чэня. Он разлегся на досках бесстыдно обнаженный, подставив позднему летнему солнцу свои тылы.
Цзинъянь от неожиданности ушел под воду и тут же вынырнул, отфыркиваясь.
– Я тебя не услышал. Давно ты здесь?
– Стареешь, твое величество, – беззлобно поддел его Чэнь. – Уже четверть стражи.
– Это же не дворец. – Цзинъянь, пользуясь тем, что мастер Архива на него не смотрел, осторожно, стараясь, чтобы не было слышно плеска, подплывал к мосткам. – Здесь можно и расслабиться.
На плечо Чэня уселась стрекоза, сверкающая не хуже изумрудов из императорской сокровищницы.
– Всегда надо быть настороже, – назидательно промолвил Чэнь и в тот миг, когда Цзинъянь уже был готов стянуть его в воду, нырнул сам, ухнув с головой, и тут же вынырнув с фырканьем и негодующим "Холодно!". Скрываться больше не имело смысла, и Цзинъянь в три крупных гребка доплыл до мостков, но тот успел набрать воздуху в грудь и снова погрузиться. Цзинъянь завертелся на воде, пытаясь понять, откуда он появится. Но Чэнь как всегда схитрил – поднырнул снизу и утянул его за собой.
Вынырнули они, уже целуясь.
– Бесстыдники, – донесся с берега осуждающий голос.
Мэй Чансу, драгоценный императорский советник, укоризненно смотрел на них. В его негодование можно было бы поверить, если бы не тень улыбки, мелькнувшая и тут же исчезнувшая за крепко сжатыми губами.
– Завидует, – предположил Цзинъянь.
– Еще как, – подтвердил Чэнь.
Они переглянулись, не говоря ни слова. Зачем слова, когда и так понятно, что нужно делать.
Вот только до берега было не меньше десятка чи – так что стоило поторопиться, пока советник не разгадал их план. Но Мэй Чансу не зря именовался гением, подобным цилиню: едва поняв, что друзья направляются к нему с весьма коварными намерениями, он вскрикнул, подобрал полы халатов и пустился наутек.
– Медленно бежит, – хмыкнул Цзинъянь, уже выбравшийся на берег.
– Как раз к Пятицветному павильону, – прикинул Линь Чэнь, накидывая на себя хоть что-то ради приличия. – И почему его считают хитроумным? Все его хитрости как на ладони.
– Я слева, ты справа, – бросил Цзинъянь и рванул за нехотя убегающим советником.
*
В Пятицветном павильоне, названном так из-за пестрой росписи на балках и крыше, стояла удобная широкая лежанка, заваленная подушками. В изголовье были спрятаны флаконы с драгоценным маслом, а от возможных нескромных взглядов внутренность беседки защищали резные ширмы. Хотя какие там нескромные взгляды – никто, не облеченный полным доверием, не мог бы проникнуть не только в сад, но даже за ограду поместья, где признанный Небесами благословенный император Ань-ди делался просто Сяо Цзинъянем и где его с нетерпением ожидали возлюбленные. Но на ширмах в свое время настоял советник Мэй, который после вынужденного распутства начал преувеличенно ценить показную скромность. А если драгоценный советник что-либо желал, он это получал. Цзинъянь был готов дать Чансу все что угодно и втайне даже жалел, что тот слишком аскетичен для всяких личных прихотей и капризов.
Вот и сейчас, пойманный своим императором, советник висел у того на плече, упираясь носом в голую государеву спину, а вид при этом умудрился сохранять чопорный.
– Хорошая добыча, – хохотнул Чэнь, подходя к ним.
– Самая лучшая, – подтвердил Цзинъянь и звонко шлепнул своего доверенного советника по заду.
Тот негодующе взвизгнул:
– Осторожнее!..
– Мне следует быть осторожным, мастер? – поинтересовался император у личного целителя Чансу.
– Не особенно, – последовал быстрый ответ. – Конечно, наш бывший лис еще не набрал полную силу, но пару куриц поймать и связать точно сможет. А уж весенние радости ему и вовсе показаны.
– Слышали своего лекаря, советник Мэй? – Цзинъянь доволок желанную добычу до лежанки и, примерившись, аккуратно сбросил прямо в середину. И пока пыхтящий советник пытался выбраться из скопища подушек, приземлился рядом. Чэнь от него не отстал.
– Заговор, – Чансу сдул со лба прядь, выскользнувшую из простой домашней прически, и негодующе посмотрел на них.
– Он самый, – подтвердил Чэнь и принялся развязывать пояс на его платье.
– Руки убери. Они у тебя холодные, – негодующе пробурчал Чансу.
– Гм? Да, и вправду. Холодные и мокрые.
Шелк нижнего халата облепил выбравшегося из воды Чэня точно вторая кожа. Вот ведь хитрец! Мог бы и не одеваться вовсе. Но тонкая ткань, ничего не скрывавшая, выглядела соблазнительней, чем полная нагота, и у Чансу глаза определенно заблестели.
– Преврати едкий имбирь в освежающую имбирную воду, – провозгласил Чэнь, усадил Чансу спиной в своих объятиях и положил прохладную мокрую руку ему на лоб. – Так лучше?
– И вторая холодная, – вздохнул Чансу почти умиротворенно, но тут Линь Чэнь запустил другую руку ему за пазуху, и он тут же выгнулся – холодные пальцы, поглаживающие сосок, не оставили места возмущению.
– Сейчас согреемся, – шепнул Цзинъянь, распахнул его халат окончательно и принялся целовать плечи.
Чувственность, доставшаяся Чансу от лиса, не покинула его тело с уходом духа-обольстителя; загорался он быстро и полно, несмотря на свои же собственные возражения, мол, это неприлично. И все же со временем их лихорадочные, полные страсти объятия постепенно переплавились в нечто иное. Страсть не ушла, но страх, безумное стремление успеть, пока судьба не отняла их друг у друга, постепенно растаяли. И теперь к их ласкам всегда примешивалась изрядная доля медленной, тягучей нежности. Сколько ее, нерастраченной, оказывается, таилось в самом Цзинъяне и в тех двоих, кого он любил!
Да, двоих. Цзинъянь признал: он не смог бы сейчас без обоих. Без Чансу, отрады его сердца, чей характер с годами сделался еще невыносимее, а ум – острее. И без Чэня, сердечного друга, великолепного насмешника и источника всегдашних сюрпризов.
Вот уж боги шутят над людскими душами, хоть бы речь шла и о самом Сыне Неба! Скажи Цзинъяню кто-либо раньше, что он спокойно и с радостью захочет разделить чудом вернувшегося из преисподней сяо Шу с другим мужчиной – и что этот мужчина сам станет ему дорог и желанен на ложе… Седьмой принц всегда был вспыльчив, и предположи кто, что он способен на такое непотребство, нарвался бы на отповедь, если не познакомился бы с его кулаком!
Линь Чэнь улыбнулся ему поверх плеча Чансу, не переставая того поглаживать так, что их общее сокровище уже и глаза прикрыло, ластясь к рукам, губам, телесному теплу.
– Ваше величество опять с головой ушли в государственные дела? Приказать принести вам кисть и тушечницу, пока мы с советником начнем без вас?
– Драгоценный советник не заслуживает такого небрежения, – отозвался Цзинъянь решительно, переходя с поцелуями с плеч выше.
Отчего Чансу начал постанывать – оттого ли, что один его мужчина вылизывал ему шею, или что другой мял соски? Стоны эти звучали сладкой музыкой, и Цзинъянь решил честно разделить их заслуги пополам.
Линь Чэнь склонил голову, щекоча Чансу распущенными мокрыми прядями и терзая жесткими поцелуями его загривок и плечи. Цзинъянь опустился на колени, избавляя Чансу от лишней одежды и выпуская на свет сокровенное. Тот охотно ерзал, помогая ему и выворачиваясь из нательных штанов. Его янский стебель воспрял для весенних игр так же явно, как плоть самого Цзинъяня, порождая множество восхитительных возможностей. Как кот без колебаний отыскивает на подушках самое мягкое место, так и хитрый цилинь на ложе всегда находил самое выгодное положение, чтобы подставиться под прикосновения обоих. Сейчас он, тяжело дыша, опирался лопатками на грудь Чэня, сидя на коленях и прогнувшись в пояснице. Цзинъянь мог накрыть его плоть ртом, а мог, усевшись на пятки к нему вплотную, забрать в ладонь оба нефритовых жезла. Справедливость была бы соблюдена в любом случае – Чэнь тоже вжимался в спину Чансу крепкой плотью, тем временем поглаживая обеими руками нежные половинки и подбираясь к затворенным пока южным вратам.
Чансу беззастенчиво млел от щедрых ласк, позабыв все свои недавние потуги выглядеть поборником строгой нравственности. Роль младшего брата в весенних утехах нравилась ему не меньше прежнего. Только вот выносливости у него прибавилось, чем и пользовались беззастенчиво оба его любовника.
Вот Чансу тихонько ахнул, когда намасленные пальцы Чэня – два сразу – потревожили чувствительное нутро, и Цзинъянь наконец решился выбрать между губами и рукой. Их общий возлюбленный был воплощенный соблазн, взмокший и пахнущий похотью, и Цзинъянь понимал, что если только коснется себя, то не в силах будет оттягивать наслаждение долго. Но как раз сейчас его устраивало раздуть в Чансу телесный жар, излиться в него и пересадить на копье Линь Чэня. Мысль об этом наполнила его не ревностью – восторгом, пока он работал кулаком в согласии с движениями Чэня, приноравливаясь по тому, как вздрагивал их горячий любовник, раздразненный и насаженный на пальцы. Наконец Чэнь кивнул ему поверх плеча: «Давай!» – и Цзинъянь, потянув Чансу за бедра, уложил того на спину и, сходя с ума от желания, вогнал меч в его податливые от ласки и масла ножны по самую рукоять.
Он брал Чансу именно как тот любил – резко и глубоко, до судорожного вздоха, венчающего каждый удар плоти, но видел, как Чэнь при этом медленными, нежными движениями поглаживает его плечи и лицо, слышал его ласковый шепот – и сам говорил, говорил, задыхаясь одновременно от нежности и от подступающего наслаждения:
– Желанный мой, прекрасный, драгоценный, жаркий, люблю тебя…
Наконец он блаженно выплеснулся и с удовлетворенным «а-ах!» разлегся рядом, не сомневаясь, что истомившийся ожиданием Чэнь не даст их возлюбленному остыть. И точно – зрелище того, как легко входит в открытое им для любви тело чужой жезл, ударило в голову точно глоток вина. Линь Чэнь был по любым меркам прекрасен – гладкий, загорелый, неутомимый, с перекатывающимися под кожей тугими мышцами – и усадив Чансу себе на колени, двигал его как легкую тряпичную куклу, мерно приподнимая за ягодицы и насаживая на свою плоть. Цзинъянь же обнял его со спины, водя ладонями по животу и груди, а потом забрал в кулак янский стебель, помогая на пути к вершине.
Чансу как-то обмолвился: Чэнь был его первым мужчиной, как сам Цзинъянь – первым, в кого он влюбился. Во всех своих любовниках столько лет подряд он искал подобие этих двоих – а теперь, став самим собой, наслаждался родными объятиями. Но Чэнь был особо опытен в том, чтобы извлекать из этого тела нужные звуки, и стоны распаленного Чансу вскоре сменились криками; на ложе тот всегда делался восхитительно несдержан, и никакие ширмы не избавили бы обитателей дома от знания, что именно творится в Пятицветном павильоне. Впрочем, чего такого эти люди не видели и не слышали за полтора десятка лет? Цзинъянь никогда не задавал вопросов, кого из домочадцев распутный лис успел одарить своим вниманием, но сами эти мысли изгнать из головы не мог. И к собственному стыду, находил их даже возбуждающими.
Боги и демоны, когда он успел утратить всякое представление о приличиях? Наверное, все дело было в его чувстве справедливости: как иначе он мог сравняться с Чансу, которого явно распаляла мысль, что один любовник берет его на глазах у другого. Вот он счастливо вскрикнул, выплеснулся, забрызгав семенем кулак Цзинъяня и собственный живот, и удовлетворенно обмяк в объятиях Чэня, обхватив того за шею. Чэнь поддал бедрами еще раз и, судя по восторгу на лице, взлетел сейчас много выше пиков Ланъя.
Любовники лежали в сбитых покрывалах и смятых мокрых одеждах, сами вспотевшие и утомленные, как солдаты после долгого похода: они двое по бокам, Чансу между ними – привычка греть и укрывать его даже во сне была неистребима. И все же именно он – хрупкий, узкокостный, только что дважды повергнутый на ложе в весенней схватке – зашевелился первым, намереваясь выбраться и бормоча, что не время сейчас разлеживаться.
Цзинъянь вспомнил, как молодой Хозяин Архива преувеличенно ужасался: «Если в юности он был таким же неуемным, как выстояла столица? Неудивительно, что император отправил его на Мэйлин. Просто хотел передохнуть немного». Рискованная шутка, но прошлое отпустило, подернулось пеплом отмщения, и теперь можно было шутить с Чансу подобным образом.
– Куда, простыть хочешь? Лежать! – Линь Чэнь утянул беспокойного обратно, не вставая, просто выкинув руку. – Цзинъянь, я его держу, давай сюда воду и чистую одежду.
– Воистину благородны те мужи и равны богам, раз Сын Неба служит у них на посылках, – притворно вздохнул Цзинъянь.
Не в первый раз буря страсти заставала их в садовом павильоне, и в ларях стараниями слуг лежали исподнее и нательные халаты, а кувшины для умывания всегда были полны. В четыре руки они привели в порядок и обрядили Чансу быстрее, чем могли бы справиться усердные слуги, даже носки не забыли, а что пояс оказался повязан криво – мелочи!
Цзинъянь снова растянулся на кровати, улегшись головой на плечо Линь Чэня. И вот все уже вернулось к тому, что было полстражи назад: они двое, бесстыдно обнаженные, мокрые, разморенные, и глядящий на них с безмолвным укором одетый Чансу… то есть, конечно же, советник Мэй, благонравный и решительный, словно не он совсем недавно распугал своими криками всех птиц в окрестных кустах. И еще у них оставалось одно незаконченное дело, которое они начали в воде, но закончить его стоило на суше, с удобством, и желательно – не на голых досках мостков…
– Ты куда-то собрался? – ласково спросил Линь Чэнь у Чансу с той улыбкой, которую всякий, знавший Хозяина Архива хоть немного, счел бы за обещание отличной шутки. – Так иди. А мы не спешим. После того, как ты безжалостно вымотал на ложе нас обоих, мы намерены лежать без сил, – и он зевнул.
– Отдыхать, – подхватил Цзинъянь, притираясь к нему ближе.
– Целоваться, – продолжил тот, кладя ладонь ему на щеку.
– А меня, значит – выставляете?! – Чансу даже задохнулся от такого возмутительного предположения.
– Ну-у… ладно, раз ты так старался усладить нас своим телом – теперь можешь и посмотреть, – великодушно разрешил Чэнь и наконец-то накрыл губами губы Цзинъяня.