Преканон, постканон - а ЦзинСу неизменно! Хоть драбблами.
Название: Мандарины
Канон: Список Архива Ланъя
Автор: Подмастерье из Архива
Бета: Кицуне
Размер: драббл, 341 слово
Персонажи:
Линь Шу/Cяо Цзиньянь
Категория: слэш
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Примечание: вдохновлено
иллюстрацией Banafria
Читать и скачивать: на АОЗ
*
Солнце палило так, словно оно было на небе не одно, а целых десять, как в незапамятные времена. Сяо Шу валялся в тени головой на коленях у Цзинъяня, засучив оба рукава и выразительно напрашиваясь на ещё один мандарин. Мандарины были холодненькие, предусмотрительно спрятанные в кувшин с колодезной водой.
— Ну же, Буйвол, — потребовал он, жмурясь.
— У меня уже все пальцы в соке, — только и пожаловался Цзинъянь, отправляя одну дольку за другой в открытый рот.
— Хочешь, оближу? — великодушно предложил его друг. Слава богам, глаз тот так и не открыл и не видел, как вспыхнули румянцем потеплевшие скулы Цзинъяня. Не то непременно бы прибавил что-нибудь насмешливое.
— И куда в тебя столько лезет, сяо Шу? Сам тощий, пояс воинский застегивается узко, как на талии у девицы, а такой проглот!
— Я же Огонёк! — рассмеялся тот. — Считай, что в костёр дровишек подкинул. Давай, не ленись.
— Нахал, — сказал Цзинъянь с искренним восхищением. — Принца крови и старшего брата как слугу гоняешь.
— Привычка командующего, — отозвался сяо Шу коротко, словно это все объясняло. — А командующий заботится о своих людях, так что...
Сяо Шу вслепую перехватил его руку — цепко, не вырвешься, — и дёрнул ко рту. Цзинъянь как в камень обратился, даже дышать перестал, когда тот втянул кончики пальцев губами и облизал. Вот так прямо, во дворе, под ярким солнцем, не в запертых от всех глаз покоях...
— Сладкие. И вправду весь перемазался, — подтвердил сяо Шу после нескольких неимоверно длинных ударов сердца. — Э-э, Буйвол! Отомри. Ты что весь красный, как гибискус? Застеснялся, что ли? Взрослый человек, почти женатый, не к лицу тебе, братец...
Сяо Шу так откровенно смеялся над ним, что у Цзинъяня достало сил пробормотать:
— Вот именно. Женатый. А ты...
— А я тебя люблю. И любым любить буду, — отрезал тот. — Хоть женатым. Хоть старым. Хоть... С повязкой на один глаз, видел, как у отцовского сотника Ляо? И не думай отнекиваться.
— Благодарю покорно, только на один глаз мне окриветь не хватало... — успел обиженно пробормотать Цзинъянь, прежде чем его схватили безупречным борцовским захватом за шею и повалили на теплые камни.
Губы у сяо Шу были сладкими. Как всегда. И, как всегда, он умел настоять на своём.
Солнце палило так, словно оно было на небе не одно, а целых десять, как в незапамятные времена. Сяо Шу валялся в тени головой на коленях у Цзинъяня, засучив оба рукава и выразительно напрашиваясь на ещё один мандарин. Мандарины были холодненькие, предусмотрительно спрятанные в кувшин с колодезной водой.
— Ну же, Буйвол, — потребовал он, жмурясь.
— У меня уже все пальцы в соке, — только и пожаловался Цзинъянь, отправляя одну дольку за другой в открытый рот.
— Хочешь, оближу? — великодушно предложил его друг. Слава богам, глаз тот так и не открыл и не видел, как вспыхнули румянцем потеплевшие скулы Цзинъяня. Не то непременно бы прибавил что-нибудь насмешливое.
— И куда в тебя столько лезет, сяо Шу? Сам тощий, пояс воинский застегивается узко, как на талии у девицы, а такой проглот!
— Я же Огонёк! — рассмеялся тот. — Считай, что в костёр дровишек подкинул. Давай, не ленись.
— Нахал, — сказал Цзинъянь с искренним восхищением. — Принца крови и старшего брата как слугу гоняешь.
— Привычка командующего, — отозвался сяо Шу коротко, словно это все объясняло. — А командующий заботится о своих людях, так что...
Сяо Шу вслепую перехватил его руку — цепко, не вырвешься, — и дёрнул ко рту. Цзинъянь как в камень обратился, даже дышать перестал, когда тот втянул кончики пальцев губами и облизал. Вот так прямо, во дворе, под ярким солнцем, не в запертых от всех глаз покоях...
— Сладкие. И вправду весь перемазался, — подтвердил сяо Шу после нескольких неимоверно длинных ударов сердца. — Э-э, Буйвол! Отомри. Ты что весь красный, как гибискус? Застеснялся, что ли? Взрослый человек, почти женатый, не к лицу тебе, братец...
Сяо Шу так откровенно смеялся над ним, что у Цзинъяня достало сил пробормотать:
— Вот именно. Женатый. А ты...
— А я тебя люблю. И любым любить буду, — отрезал тот. — Хоть женатым. Хоть старым. Хоть... С повязкой на один глаз, видел, как у отцовского сотника Ляо? И не думай отнекиваться.
— Благодарю покорно, только на один глаз мне окриветь не хватало... — успел обиженно пробормотать Цзинъянь, прежде чем его схватили безупречным борцовским захватом за шею и повалили на теплые камни.
Губы у сяо Шу были сладкими. Как всегда. И, как всегда, он умел настоять на своём.
Название: День и ночь
Канон: Список Архива Ланъя
Автор: Подмастерье из Архива
Бета: Кицуне
Размер: драббл, 897 слов
Пейринг/Персонажи:
Сяо Цзинъянь
/Линь Шу(Мэй Чансу)
Категория: слэш
Жанр: романс, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: написано на заявку - Цзинъянь - суровый боевой генерал/император днём и очень нежный любовник ночью. Хочу контраст.)
Примечание: постканон!АУ. МЧС жив и после всего принял обратно имя Линь Шу
*
Сяо Сюань, покойный император У-Ди, в гневе был подобен камнепаду в горах. Тушечницы по залу приемов летали и громыхало там частенько. Главное, говорят, было смиренно уткнуться лбом в пол и переждать.
Его сын Цзинъянь, ныне император Ань-ди, гневается не столько громко, сколько ядовито и очень болезненно для провинившихся. Как кнутом хлещет. И никакие увещевания государя смирить гнев уже не помогают. А лбом в пол лечь – тем более. «Я не с вашими задницами разговариваю, сановники!» – и дальше только хуже будет.
Убийство посла Северной Янь – дерзкое, шокирующее и до сих пор не раскрытое дело. Государь в бешенстве, боевой генерал из него рвется наружу, как тигр из клетки. Виновным досталось всем. Военным – по две дюжины палок, гражданским – от понижения в должности до лишения жалования. Линь-хоу, так скверно ведающему безопасностью иноземцев и посольскими службами, – три сотни поклонов в храме Неба. «Молить Небеса о вразумлении, раз собственной проницательности не хватает, три яньло вам в глотку, сиятельный хоу!»
Государь не делает снисхождения ни для кого. Для друзей. Советников. Любовников. Говорят, и для себя самого.
Перед тем, как дать ему эту должность, Цзинъянь спрашивал испытующе, не желает ли дорогой друг отстраниться от государственных дел по хрупкости здоровья и насладиться исключительно прелестями праздной жизни? Заслужил ведь. Нет? «Тогда учти, относиться к тебе буду, как к прочим. Государю не должно выделять любимцев среди подданных, исполняющих его повеления».
Перегнувшись в пояснице перед алтарем три сотни раз, Линь Шу, советник и любовник императора, теперь ковыляет в свои покои скрючившись, точно старик; он восхищается твердостью характера Сяо Цзинъяня и одновременно не может не злиться на него. Пока он отбывал свое наказание, наступил уже поздний вечер. Будь у него выбор, он предпочел бы палки. Это было бы быстрей, а заниматься делами дальше можно и лежа на животе. Увы, его хворому сиятельству такого наказания не вынести.
Хоть палок ему и не досталось, но он падает на постель ничком, едва слуги помогают ему раздеться, даже прическу не успев расплести. Поясница ноет. К раскрытию дела он не приблизился ни на шаг.
Умелые пальцы вынимают шпильку из заколки, раскладывают по плечам намасленные тяжелые пряди волос. Горячие губы касаются его шеи.
– Зачем пришел? – спрашивает Линь Шу, не оборачиваясь. – Полюбоваться на мое прежалкое состояние?
– Тебе плохо? – переспрашивает Цзинъянь заботливо. – Что, голова кружится?
«Да!» – хочет было рявкнуть Линь-хоу и прибавить, что, дескать, вот-вот лишится чувств, но разум подсказывает ему не ступать в эту ловушку с былой беспечностью. Наивный Водяной Буйвол и хитроумный Огонек остались в прошлом. Цзинъянь ни за что не назначил бы ему наказания, трижды не узнав заранее у лекарей, что именно будет для него неудобно и болезненно, но не опасно для здоровья.
– Жить буду, – буркает он в подушку.
– Ты же понимаешь, что я не мог наказать остальных и оставить безнаказанным тебя. Это бы не было справедливо.
Император не оправдывается, он сообщает, и его пальцы, стягивающие халат, не дрогнут ни на мгновение. Поцелуи рассыпаются по шее, загривку, плечам, легкие и уверенные. Цзинъянь не торопит его, не побуждает перевернуться и подставиться под откровенные ласки, готовящие к соитию. Как и всегда, он поразительно терпелив и может целовать его долго, не преступая границ и с видимым наслаждением, пока Линь Шу сам не истомится, как похлебка на огне, и не пожелает большего.
На ложе грозный император Ань-ди, упрямый буйвол Сяо Цзинъянь – мягкий шелк, предупредительный возлюбленный, служащий его удовольствию. Дай ему время, и каждый раз он начнет с соблазнения. Примется ласкать его губами с самых пальцев – хотя если так целовать руку какой-нибудь девице, на ней придется жениться, не дойдя еще и до локтя. Разотрет и разогреет все мышцы с умением опытного лекаря – только возьмет для этого ароматное масло, один запах которого возбуждает чувственность и заставляет янское орудие поднять голову. Не собьется, помня наизусть прочнее, чем Ши Цзин, каковы пределы сил его недужного любовника, и никогда не причинит ему неудобство по собственной неумелости – зато знает, когда прихватить его за ягодицу зубами на грани боли, чтобы Линь Шу немедля поплыл, как воск на свече.
Цзинъянь последовательно торит тропу поцелуев по его телу все ниже и ниже, а дойдя до настрадавшейся поясницы, молча берет его руками за бока и приподнимает. Ладонь крепко поддерживает Линь Шу под животом, и кончики пальцев, прошедшиеся в четверти цуня от головки восставшего жезла, наводят на мысли томные и сладкие. Другой рукой он втискивает ему под живот подушку.
– Так легче? – спрашивает он заботливо, словно единственной его целью было облегчить страдания императорского советника, а не уложить так, чтобы проще и естественней было нанизать его на свое копье.
Сердце Линь Шу ускоряет свой бег в предвкушении. Но вслух он бросает мрачно:
– Завтра все равно не разогнусь. И все благодаря тяге к справедливости государя нашего, непорочного Сына Неба.
– Тиран и деспот наш государь, – соглашается Цзинъянь невозмутимо. – Придется помочь с этим бедствием и разогнать тебе кровь в пояснице иным путем.
Он уже гладит полушария и расщелину между ними, обводит пальцем вход, легко и щекотно скользит касаниями меж раздвинутых ног, царапает ладонями в мозолях от оружия нежную изнанку бедер – но все еще не берет, и из груди его распластанного любовника вырывается возмущенное:
– Так чего ждешь?
– Дозволения, – шепчет ему на ухо Цзинъянь, накрывая всем собой, своим телом, разводя ладонями половинки и прилаживаясь намасленным стволом ко входу, и Линь Шу протяжно стонет, наконец-то ощутив его плоть внутри себя. Он готов, открыт и мучительно, восхитительно возбужден.
Можно было бы предположить, что приготовления умело распалили его, пахнущие соблазном масла заставили кровь течь быстрее, а развратная поза с оттопыренным задом и раздвинутыми ногами довершила дело. Но нет. Абсолютное, самое непреодолимое оружие Цзинъяня, фейерверком возносящее Линь Шу к сверкающим небесам – нежность.
И ради этого можно хоть пять сотен поклонов отбить.
Сяо Сюань, покойный император У-Ди, в гневе был подобен камнепаду в горах. Тушечницы по залу приемов летали и громыхало там частенько. Главное, говорят, было смиренно уткнуться лбом в пол и переждать.
Его сын Цзинъянь, ныне император Ань-ди, гневается не столько громко, сколько ядовито и очень болезненно для провинившихся. Как кнутом хлещет. И никакие увещевания государя смирить гнев уже не помогают. А лбом в пол лечь – тем более. «Я не с вашими задницами разговариваю, сановники!» – и дальше только хуже будет.
Убийство посла Северной Янь – дерзкое, шокирующее и до сих пор не раскрытое дело. Государь в бешенстве, боевой генерал из него рвется наружу, как тигр из клетки. Виновным досталось всем. Военным – по две дюжины палок, гражданским – от понижения в должности до лишения жалования. Линь-хоу, так скверно ведающему безопасностью иноземцев и посольскими службами, – три сотни поклонов в храме Неба. «Молить Небеса о вразумлении, раз собственной проницательности не хватает, три яньло вам в глотку, сиятельный хоу!»
Государь не делает снисхождения ни для кого. Для друзей. Советников. Любовников. Говорят, и для себя самого.
Перед тем, как дать ему эту должность, Цзинъянь спрашивал испытующе, не желает ли дорогой друг отстраниться от государственных дел по хрупкости здоровья и насладиться исключительно прелестями праздной жизни? Заслужил ведь. Нет? «Тогда учти, относиться к тебе буду, как к прочим. Государю не должно выделять любимцев среди подданных, исполняющих его повеления».
Перегнувшись в пояснице перед алтарем три сотни раз, Линь Шу, советник и любовник императора, теперь ковыляет в свои покои скрючившись, точно старик; он восхищается твердостью характера Сяо Цзинъяня и одновременно не может не злиться на него. Пока он отбывал свое наказание, наступил уже поздний вечер. Будь у него выбор, он предпочел бы палки. Это было бы быстрей, а заниматься делами дальше можно и лежа на животе. Увы, его хворому сиятельству такого наказания не вынести.
Хоть палок ему и не досталось, но он падает на постель ничком, едва слуги помогают ему раздеться, даже прическу не успев расплести. Поясница ноет. К раскрытию дела он не приблизился ни на шаг.
Умелые пальцы вынимают шпильку из заколки, раскладывают по плечам намасленные тяжелые пряди волос. Горячие губы касаются его шеи.
– Зачем пришел? – спрашивает Линь Шу, не оборачиваясь. – Полюбоваться на мое прежалкое состояние?
– Тебе плохо? – переспрашивает Цзинъянь заботливо. – Что, голова кружится?
«Да!» – хочет было рявкнуть Линь-хоу и прибавить, что, дескать, вот-вот лишится чувств, но разум подсказывает ему не ступать в эту ловушку с былой беспечностью. Наивный Водяной Буйвол и хитроумный Огонек остались в прошлом. Цзинъянь ни за что не назначил бы ему наказания, трижды не узнав заранее у лекарей, что именно будет для него неудобно и болезненно, но не опасно для здоровья.
– Жить буду, – буркает он в подушку.
– Ты же понимаешь, что я не мог наказать остальных и оставить безнаказанным тебя. Это бы не было справедливо.
Император не оправдывается, он сообщает, и его пальцы, стягивающие халат, не дрогнут ни на мгновение. Поцелуи рассыпаются по шее, загривку, плечам, легкие и уверенные. Цзинъянь не торопит его, не побуждает перевернуться и подставиться под откровенные ласки, готовящие к соитию. Как и всегда, он поразительно терпелив и может целовать его долго, не преступая границ и с видимым наслаждением, пока Линь Шу сам не истомится, как похлебка на огне, и не пожелает большего.
На ложе грозный император Ань-ди, упрямый буйвол Сяо Цзинъянь – мягкий шелк, предупредительный возлюбленный, служащий его удовольствию. Дай ему время, и каждый раз он начнет с соблазнения. Примется ласкать его губами с самых пальцев – хотя если так целовать руку какой-нибудь девице, на ней придется жениться, не дойдя еще и до локтя. Разотрет и разогреет все мышцы с умением опытного лекаря – только возьмет для этого ароматное масло, один запах которого возбуждает чувственность и заставляет янское орудие поднять голову. Не собьется, помня наизусть прочнее, чем Ши Цзин, каковы пределы сил его недужного любовника, и никогда не причинит ему неудобство по собственной неумелости – зато знает, когда прихватить его за ягодицу зубами на грани боли, чтобы Линь Шу немедля поплыл, как воск на свече.
Цзинъянь последовательно торит тропу поцелуев по его телу все ниже и ниже, а дойдя до настрадавшейся поясницы, молча берет его руками за бока и приподнимает. Ладонь крепко поддерживает Линь Шу под животом, и кончики пальцев, прошедшиеся в четверти цуня от головки восставшего жезла, наводят на мысли томные и сладкие. Другой рукой он втискивает ему под живот подушку.
– Так легче? – спрашивает он заботливо, словно единственной его целью было облегчить страдания императорского советника, а не уложить так, чтобы проще и естественней было нанизать его на свое копье.
Сердце Линь Шу ускоряет свой бег в предвкушении. Но вслух он бросает мрачно:
– Завтра все равно не разогнусь. И все благодаря тяге к справедливости государя нашего, непорочного Сына Неба.
– Тиран и деспот наш государь, – соглашается Цзинъянь невозмутимо. – Придется помочь с этим бедствием и разогнать тебе кровь в пояснице иным путем.
Он уже гладит полушария и расщелину между ними, обводит пальцем вход, легко и щекотно скользит касаниями меж раздвинутых ног, царапает ладонями в мозолях от оружия нежную изнанку бедер – но все еще не берет, и из груди его распластанного любовника вырывается возмущенное:
– Так чего ждешь?
– Дозволения, – шепчет ему на ухо Цзинъянь, накрывая всем собой, своим телом, разводя ладонями половинки и прилаживаясь намасленным стволом ко входу, и Линь Шу протяжно стонет, наконец-то ощутив его плоть внутри себя. Он готов, открыт и мучительно, восхитительно возбужден.
Можно было бы предположить, что приготовления умело распалили его, пахнущие соблазном масла заставили кровь течь быстрее, а развратная поза с оттопыренным задом и раздвинутыми ногами довершила дело. Но нет. Абсолютное, самое непреодолимое оружие Цзинъяня, фейерверком возносящее Линь Шу к сверкающим небесам – нежность.
И ради этого можно хоть пять сотен поклонов отбить.
Название: Я хочу вас
Канон: Список Архива Ланъя
Автор: Подмастерье из Архива
Бета: Кицуне
Размер: драббл, 941 слово
Пейринг/Персонажи:
Мэй Чансу
/Сяо Цзинъянь
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: 1) секс-игрушки 2) принц Цзин снизу и доволен этим.
– Вы пленили мое сердце, захватили мысли и разбудили страсть в теле, господин Су. Я хочу вас, – сказал Цзинъянь решительно и развязал пояс. Сброшенный небрежно верхний халат – парадное одеяние наследника, с золотым шитьем – стек на пол. – Не сочтите мое желание за недостойное, прошу вас, ведь я со всем почтением и страстью желаю послужить вам на ложе младшим братом.
Прямота этих слов требовала ответить честно и сразу, а пронизывающее их искреннее желание немедля нашло отклик в сердце Мэй Чансу. И все же он, хворый калека, чуть не затянул свое молчание до того предела, когда оно нанесло бы обиду, потому что ответить ему пришлось:
– И вы мне желанны, но мне невыносимо стыдно будет стать вашим разочарованием. Какой из меня старший брат для человека в самой силе? Увы, на ложе боец я еще худший, чем с мечом.
Однако Цзинъянь не принял отказа.
– Если бы мне нужен был просто мужчина, который бы измучил меня на ложе, я бы нашел среди своих солдат верного, молчаливого и крепкого, – усмехнулся он и глаз упрямо не отвел. – Но влюбился-то я в вас. И желаю – вас, как мало вы ни согласитесь мне дать. Дело не стоит беспокойства. Если вы изольетесь быстрее, чем получу удовлетворение я сам, не беда. Есть ведь способ и вручную поддержать огонь, пока порох не вспыхнет, и у меня для этого найдется все необходимое.
– Вы хотите сказать?.. – переспросил Мэй Чансу с невольным удивлением. Как выглядят искусно выточенные песты, пригодные и для медных врат, и для яшмовой ступки, он себе представлял. Но Цзинъянь?.. В сундуках седьмого принца было место оружию, или книгам, или сбруе, но никак не изысканным весенним вещицам, которые пригодны скорее для обустройства гарема.
– В играх двух ян я предпочитаю принимать, – Цзинъянь умудрился это произнести почти непринужденно, хотя уже покраснел последовательно шеей и плечами, по цвету сравнявшись со сброшенным халатом. – Это порой... требует подготовиться. И иметь в запасе должные вещи. – Он помолчал и сказал решительно: – Все, что я умею и что у меня припасено, я употреблю на то, чтобы доставить вам удовольствие.
С этими словами он уселся вплотную у ног Мэй Чансу и принялся развязывать его пояса. Щека, которой он ненадолго прижался к его ноге, была горяча, будто тот долго бежал. А губы – прохладные и нежные. Цзинъянь раздевал его и метил случайными поцелуями бедра, бок, живот, но восставшего янского орудия не касался даже случайно.
– Мне? А как же ваше собственное? – глупо переспросил Мэй Чансу. Искусные слова не шли на ум, смытые изумлением. Этот новый, чувственный Цзинъянь был невыразимо притягателен в своем желании.
– Мое наслаждение будет велико уже оттого, что вы согласитесь взойти со мной на ложе. И.... – он помедлил, – если вы опасаетесь выбыть из схватки слишком быстро, можно опоясать ваш ствол нефритовым кольцом – хотите?
Если сквозь загар Цзинъяня румянец проступал как бы нехотя, то на бледной коже Мэй Чансу он, должно быть, растекся убийственно ярко, как чернила по листу бумаги.
– Гм… Моя слабость не только в том, что я вынужден быстро опустить меч в поединке. Мне еще и не хватит дыхания на долгое усилие, – признался он. – Вы отметили своей приязнью человека жалкого и недужного, ваше высочество.
– Я захотел отдаться человеку, от одного взгляда которого мое сердце начинает биться сильнее, – возразил тот. Дыхание у него сделалось глубоким, глаза потемнели, в низком рокочущем голосе пробились мурлыкающие нотки, словно у большой кошки. – Вы подходите мне во всем. Одного я не приму в вас – нерешительности, если это тело хоть немного желанно вам.
Он приподнялся – обнаженный, прекрасный, распаленный страстью – и поцеловал Мэй Чансу в губы долгим влажным поцелуем, одновременно втискивая ему в пальцы какую-то вещицу.
Подобие мужского копья, выточенное из слоновой кости и заканчивающееся широким кольцом, пригодным для хватки – вот что оказалось в его руках, когда Цзинъянь лег перед ним, подставляясь и поджав колени.
– Цзинъянь!..
– Мне – начать – тебя – умолять? – На его лице читалось нетерпение и ни единого знака стыда.
Мэй Чансу осторожно провел прохладной костяной головкой от яшмовых колокольцев и до самого входа, уже блестящего от масла, и Цзинъянь тихо втянул воздух сквозь зубы и подался бедрами навстречу руке. Тело впустило в себя копье так привычно, что Чансу кровь ударила в голову. Он одним толчком загнал ствол на самую глубину и, игнорируя длинный стон Цзинъяня, скользнул к нему в постель. Распрямил ему поудобнее колени – Цзинъянь следовал каждому движению его рук, – улегся наискось, прижимаясь грудью в распахнутом халате к твердым мышцам живота. И лишь тогда вновь взялся за кольцо.
– Предпочитаешь принимать? – выговорил он тихо, двигая рукой в мерном ритме, от которого долго не устанут пальцы. – А когда принимать некого, утешаешься этой игрушкой?
Цзинъянь не отвечал – постанывал глухо и низко, прогибался в пояснице, с силой упираясь пятками в кровать и резко подавался ему навстречу. Мышцы напряглись как каменные, на бронзовой коже выступила испарина. Сильный, статный, красивый, он был бы желанен любому – а хотел увечного Мэй Чансу и самозабвенно отдавался даже жезлу для весенних забав в его руке. Насколько же восхитителен он будет, когда стиснется на живом орудии? Желание Цзинъяня было таким неподдельным и ярким! Чансу наконец извлек костяную игрушку из раскрытых врат, сел на пятки и потянул Цзинъяня на себя – и тот сразу же с готовностью приподнялся, стиснул его бока бедрами и принял плоть. На этот раз они оба застонали слаженно.
Конечно, когда Цзинъянь, плотно зажмурившись, принялся покачиваться на его орудии наисладчайшим образом, то жар и страсть предсказуемо не дали Мэй Чансу удержаться надолго. Давно не испытанное удовольствие было острым, на мгновение парализовавшим тело слабостью. Но благодаря предусмотрительности Цзинъяня он знал, как ему, слишком быстро выплеснувшись, все же отдариться равным наслаждением. Костяной янский жезл довершил то, чего не успел живой; с такой силой дерут разве что ко всему привычную девицу из парчовых домиков – но Цзинъянь, которого трясло мелкой дрожью, вцепился зубами в собственный кулак, а потом выгнулся и излился с торжествующим криком.
– Ну вот...Сам же сказал, что ты меня хочешь. А уж я как хочу! – выдохнул Цзинъянь и стиснул его в крепких, благодарных объятиях. – В следующий раз мне не придется тебя просить?
Мэй Чансу молча мотнул головой. Не говорить же Цзинъяню, что он уже начал ждать следующего раза...
Прямота этих слов требовала ответить честно и сразу, а пронизывающее их искреннее желание немедля нашло отклик в сердце Мэй Чансу. И все же он, хворый калека, чуть не затянул свое молчание до того предела, когда оно нанесло бы обиду, потому что ответить ему пришлось:
– И вы мне желанны, но мне невыносимо стыдно будет стать вашим разочарованием. Какой из меня старший брат для человека в самой силе? Увы, на ложе боец я еще худший, чем с мечом.
Однако Цзинъянь не принял отказа.
– Если бы мне нужен был просто мужчина, который бы измучил меня на ложе, я бы нашел среди своих солдат верного, молчаливого и крепкого, – усмехнулся он и глаз упрямо не отвел. – Но влюбился-то я в вас. И желаю – вас, как мало вы ни согласитесь мне дать. Дело не стоит беспокойства. Если вы изольетесь быстрее, чем получу удовлетворение я сам, не беда. Есть ведь способ и вручную поддержать огонь, пока порох не вспыхнет, и у меня для этого найдется все необходимое.
– Вы хотите сказать?.. – переспросил Мэй Чансу с невольным удивлением. Как выглядят искусно выточенные песты, пригодные и для медных врат, и для яшмовой ступки, он себе представлял. Но Цзинъянь?.. В сундуках седьмого принца было место оружию, или книгам, или сбруе, но никак не изысканным весенним вещицам, которые пригодны скорее для обустройства гарема.
– В играх двух ян я предпочитаю принимать, – Цзинъянь умудрился это произнести почти непринужденно, хотя уже покраснел последовательно шеей и плечами, по цвету сравнявшись со сброшенным халатом. – Это порой... требует подготовиться. И иметь в запасе должные вещи. – Он помолчал и сказал решительно: – Все, что я умею и что у меня припасено, я употреблю на то, чтобы доставить вам удовольствие.
С этими словами он уселся вплотную у ног Мэй Чансу и принялся развязывать его пояса. Щека, которой он ненадолго прижался к его ноге, была горяча, будто тот долго бежал. А губы – прохладные и нежные. Цзинъянь раздевал его и метил случайными поцелуями бедра, бок, живот, но восставшего янского орудия не касался даже случайно.
– Мне? А как же ваше собственное? – глупо переспросил Мэй Чансу. Искусные слова не шли на ум, смытые изумлением. Этот новый, чувственный Цзинъянь был невыразимо притягателен в своем желании.
– Мое наслаждение будет велико уже оттого, что вы согласитесь взойти со мной на ложе. И.... – он помедлил, – если вы опасаетесь выбыть из схватки слишком быстро, можно опоясать ваш ствол нефритовым кольцом – хотите?
Если сквозь загар Цзинъяня румянец проступал как бы нехотя, то на бледной коже Мэй Чансу он, должно быть, растекся убийственно ярко, как чернила по листу бумаги.
– Гм… Моя слабость не только в том, что я вынужден быстро опустить меч в поединке. Мне еще и не хватит дыхания на долгое усилие, – признался он. – Вы отметили своей приязнью человека жалкого и недужного, ваше высочество.
– Я захотел отдаться человеку, от одного взгляда которого мое сердце начинает биться сильнее, – возразил тот. Дыхание у него сделалось глубоким, глаза потемнели, в низком рокочущем голосе пробились мурлыкающие нотки, словно у большой кошки. – Вы подходите мне во всем. Одного я не приму в вас – нерешительности, если это тело хоть немного желанно вам.
Он приподнялся – обнаженный, прекрасный, распаленный страстью – и поцеловал Мэй Чансу в губы долгим влажным поцелуем, одновременно втискивая ему в пальцы какую-то вещицу.
Подобие мужского копья, выточенное из слоновой кости и заканчивающееся широким кольцом, пригодным для хватки – вот что оказалось в его руках, когда Цзинъянь лег перед ним, подставляясь и поджав колени.
– Цзинъянь!..
– Мне – начать – тебя – умолять? – На его лице читалось нетерпение и ни единого знака стыда.
Мэй Чансу осторожно провел прохладной костяной головкой от яшмовых колокольцев и до самого входа, уже блестящего от масла, и Цзинъянь тихо втянул воздух сквозь зубы и подался бедрами навстречу руке. Тело впустило в себя копье так привычно, что Чансу кровь ударила в голову. Он одним толчком загнал ствол на самую глубину и, игнорируя длинный стон Цзинъяня, скользнул к нему в постель. Распрямил ему поудобнее колени – Цзинъянь следовал каждому движению его рук, – улегся наискось, прижимаясь грудью в распахнутом халате к твердым мышцам живота. И лишь тогда вновь взялся за кольцо.
– Предпочитаешь принимать? – выговорил он тихо, двигая рукой в мерном ритме, от которого долго не устанут пальцы. – А когда принимать некого, утешаешься этой игрушкой?
Цзинъянь не отвечал – постанывал глухо и низко, прогибался в пояснице, с силой упираясь пятками в кровать и резко подавался ему навстречу. Мышцы напряглись как каменные, на бронзовой коже выступила испарина. Сильный, статный, красивый, он был бы желанен любому – а хотел увечного Мэй Чансу и самозабвенно отдавался даже жезлу для весенних забав в его руке. Насколько же восхитителен он будет, когда стиснется на живом орудии? Желание Цзинъяня было таким неподдельным и ярким! Чансу наконец извлек костяную игрушку из раскрытых врат, сел на пятки и потянул Цзинъяня на себя – и тот сразу же с готовностью приподнялся, стиснул его бока бедрами и принял плоть. На этот раз они оба застонали слаженно.
Конечно, когда Цзинъянь, плотно зажмурившись, принялся покачиваться на его орудии наисладчайшим образом, то жар и страсть предсказуемо не дали Мэй Чансу удержаться надолго. Давно не испытанное удовольствие было острым, на мгновение парализовавшим тело слабостью. Но благодаря предусмотрительности Цзинъяня он знал, как ему, слишком быстро выплеснувшись, все же отдариться равным наслаждением. Костяной янский жезл довершил то, чего не успел живой; с такой силой дерут разве что ко всему привычную девицу из парчовых домиков – но Цзинъянь, которого трясло мелкой дрожью, вцепился зубами в собственный кулак, а потом выгнулся и излился с торжествующим криком.
– Ну вот...Сам же сказал, что ты меня хочешь. А уж я как хочу! – выдохнул Цзинъянь и стиснул его в крепких, благодарных объятиях. – В следующий раз мне не придется тебя просить?
Мэй Чансу молча мотнул головой. Не говорить же Цзинъяню, что он уже начал ждать следующего раза...